«Без преувеличения можно сказать, что вопрос, являющийся предметом моего рассмотрения, имеет исключительную значимость. Во-первых, современной экономической ...»

HYPERLINK "http://scepsis.ru/authors/id_601.html" Николай Ерофеев

Уровень жизни населения в России в конце XIX — начале XX века

Без преувеличения можно сказать, что вопрос, являющийся предметом моего рассмотрения, имеет исключительную значимость. Во-первых, современной экономической наукой уровень развития той или иной страны определяется не с помощью ее макроэкономических показателей, как это было принято раньше, а уровнем жизни ее населения. Во-вторых, согласно утверждениям другой науки — политической психологии, — потребности материального благополучия и безопасности играют доминирующее значение в иерархии социальных интересов масс. Неспособность государства удовлетворить эти первостепенные нужды населения неизбежно приводит к тотальному недовольству политикой государства и появлению коллективных непримиримых оппозиционных настроений[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a1" \o "" 1].

Таким образом, обращение к данному вопросу, с одной стороны, отвечает насущнейшему для нынешнего времени методологическому требованию нового подхода к освещению истории России, с другой — оно важно в научно-познавательном плане, так как позволяет точнее представить уровень социально-экономического развития России в конце XIX — начале XX в., ее место в мире и перспективу страны в случае сохранения существовавшего порядка вещей. Обращение к этой теме также помогает лучше понять причины и смысл тех политических и социальных катаклизмов, которые пришлось пережить России в тот период.

Однако с сожалением приходится констатировать, что указанная проблема до сих пор не подвергалась специальному исследованию. В работах, так или иначе касающихся ее, как правило, приводятся сведения, носящие бессистемный, фрагментарный характер, к тому же в большинстве случаев без указания на те источники, из которых они получены. Мало, а чаще всего — и вовсе научно необоснованными, окрашенными идеологическими и политическими пристрастиями авторов и потому крайне противоречивыми, являются и общие оценки проблемы. Особо надо /55/ подчеркнуть то, что не предпринято даже попытки рассмотреть ее в динамике и в сравнении этой динамики с динамикой в других странах.

Неудовлетворительная изученность вопроса объясняется, однако, не только его новизной в историографии и чрезмерной зависимостью от политики и идеологии, но и состоянием источниковой базы, трудоемкостью работы с нею. Из-за того, что эта тема не была предметом специального интереса тогдашней власти, а следовательно, и официальной статистики, не отложилось документов, в концентрированном виде содержащих сведения надлежащего ее освещения. Их надо собирать по крупицам, перелопачивая целый ряд разнообразных источников. Еще сложнее обстоит дело с выявлением динамики вопроса.

Попытаюсь, однако, более подробно охарактеризовать то, что какой-то мере можно отнести к историографии темы. Однозначно негативной была оценка уровня жизни в России в исследуемый период либералами и революционерами того времени. Чрезмерная ангажированность этих лиц дает повод предположить, что их оценка вряд ли является адекватной. Между тем факты, извлеченные мною из источников иного происхождения, говорят о том, что эта оценка страдает лишь преувеличением, но в принципе не является неверной. Это подтверждается, в частности, точкой зрения представителей тогдашнего правительственного лагеря, противостоявшего либералам и революционерам, министра финансов С.Ю. Витте, товарища министра внутренних дел, экономиста и идеолога умеренно правых В.Г. Гурко и императора Николая II. Думаю, что в информированности и компетентности названных государственных деятелей сомневаться не приходится и потому их мнения заслуживают особого внимания. Важно подчеркнуть и то, что эти мнения были высказаны в разное время рассматриваемого периода и таким образом позволяют в какой-то мере судить не только о статике, но и динамике предмета.

С.Ю. Витте на совещании министров 17 марта 1899 г., проходившем под председательством Николая II и обсуждавшем вопрос об основаниях действующей в России торгово-промышленной политики, говорил: «Если сравнивать потребление у нас и в Европе, то средний размер его на душу составит в России четвертую или пятую часть того, что в других странах признается необходимым для обычного существования». Это высказывание Витте относится к завершающей стадии промышленного бума, пережитого Россией в 90-е годы. Как видим, достигнутые при этом успехи не вводили в заблуждение отца российской индустриализации. Отмечая, что промышленность России «увеличилась в последние 30 лет в 7 раз», он подчеркивал, что «рост потребностей /56/ страны далеко опережает успехи ее промышленного развития»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a2" \o "" 2]. Интересна оценка В. И. Гурко, которого монархисты, вчерашние и сегодняшние, называют «человеком редкого ума и исключительного образования», «украшением сановной русской бюрократии»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a3" \o "" 3]. В программной для объединенного дворянства работе «Наше государственное и народное хозяйство», опубликованной в 1909 г., он пессимистически констатировал, что Россия начинает проигрывать во всемирном соревновании, что она и до революции 1905 г. «занимала последнее место среди других мировых держав», после же революции «ее экономическое положение проявляет грозные признаки ухудшения; количество многих производимых страной ценностей уменьшается, удовлетворение главнейших народных потребностей понижается, государственные финансы приходят во все большее расстройство»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a4" \o "" 4].

И наконец, приведем мнение самого императора Николая II высказанное им накануне Первой мировой войны. В конце января 1914 г. с поста председателя Совета министров и министра финансов был уволен В.Н. Коковцов. Министром финансов бы назначен П.Л. Барк. В рескрипте о его назначении царь говорил, в частности, о том, что во время поездки по России в ушедшем году, связанной с торжествами по случаю 300-летия пребывания на престоле династии, он рядом со «светлыми явлениями» народной жизни, видел также «печальную картину народной немощи, семейной нищеты и заброшенности хозяйств». Какая из названных сторон преобладала, ясно видно из того, как этот рескрипт комментировал Д.Ф. Джунковский, тогдашний товарищ министра внутренних дел и командир корпуса жандармов. Он называл его «весьма знаменательным», содержащим целый ряд указании, каким путем должно идти отныне Министерство финансов для того, чтобы «извлечь из нищеты и невежества русский народ»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a5" \o "" 5] (выделено мной. — Н. Е.)

В советской историографии уделялось много внимания социально-экономической проблематике рассматриваемого периода, но оно было направлено главным образом на доказательство того, что в России якобы существовали материальные предпосылки /57/ для социалистической революции и социалистических преобразований. При этом акцент делался не на выяснение уровня жизни населения страны, а на степень зрелости российского капитализма, на характеристику макроэкономических показатели: объемов и темпов добычи топлива и сырья, производства металлов, зерна и другой продукции и товаров, а также на протяженность и темпы строительства железных дорог. По этим показателям Россия в сравнении с развитыми странами выглядела более-менее достойно, занимала четвертое и пятое места, что давало советским политикам и историкам основание говорить о том, что в целом она была страной среднеразвитого капитализма и социалистическая революция в ней была явлением не случайным, а закономерным.

Однако неверно было бы думать, что советская историография вообще обходила вопрос об уровне жизни в царской России. Она касалась этого сюжета, когда надо было отметить успехи, достигнутые при советской власти. Естественно, что производившееся сравнение не носило комплексного характера. Не рассматривалась и динамика вопроса. Как правило, все ограничивалось лишь использованием отдельных показателей за предвоенный 1913 год.

Для эмигрантской, особенно монархической, литературы характерной является скорбь по потерянной родине, якобы процветавшей до большевиков[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a6" \o "" 6]. В подобной явно искаженной оценке назывались, на мой взгляд, не только политические пристрастия, но и заблуждения психологического характера. Дело в том, что уровень жизни в России лиц, оказавшихся в эмиграции, как правило, был существенно выше уровня жизни населения в целом. Тоска по прошлому вымывала из их памяти прежде всего негативные воспоминания о нем, порождала у них иллюзии, что в ушедшие времена не только им, но и всему народу жилось хорошо. Знакомство с белоэмигрантскими воспоминаниями было не последним обстоятельством и для А. И. Солженицына в его идеализации досоветской России. То, что называют первой российской революцией, ему представляется как «брожение России от избытка накопленной энергии, от избытка богатства»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a7" \o "" 7].

В постсоветской литературе спектр мнений по рассматриваемому вопросу очень разнообразен. В целом же это разнообразие с некоторыми оговорками можно свести к двум группам. Одну из них составляют мнения не просто положительные, но и восторженные. С начала перестройки они получили весьма широкое /58/ распространение благодаря периодической печати, публицистике, кино и спешно пекущимся квазиисторическим трудам, восхвалявшим деяния П. А. Столыпина[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a8" \o "" 8].

Подобные мнения далеки от действительности. Их появление, на наш взгляд, объясняется прежде всего поверхностным знанием исторической реальности. Имеет значение и то, что в трудные времена людям свойственно идеализировать прошлое, видеть в нем «золотой век». Однако решающую роль играли, видимо, конъюнктурные соображения, желание быть в согласии с позицией новых руководящих политических деятелей. Последние вряд ли серьезно изучали историю, но безапелляционно объявляли советский период потерянным временем, катастрофой, отходом в сторону от цивилизованного мира; стремились «восстановить связь времен», подвести историческое обоснование под свою модель перестройки, представить ее не иначе как возвратом России на путь процветания, который якобы был прерван Октябрьской революцией. Так, главный идеолог перестройки А.Н Яковлев восторженно пишет: «Господи! Какое же это было время!.. Россия развивалась невиданными темпами... Впервые за всю свою тысячелетнюю историю быстро становилась процветающей страной... Везде и всюду открывались школы... Страна была завалена продуктами питания, товарами потребления... Россия имела практический шанс уберечься от разрушительной смуты октября 1917 года... Первая мировая война и большевистский контрреволюционный мятеж определили трагический характер развития России на все XX столетие»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a9" \o "" 9].

Мнения, отнесенные мною ко второй группе, представляют собой другую крайность. Они принадлежат маститым советским историкам[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a10" \o "" 10], обстоятельно изучавшим рассматриваемую эпоху, но в то же время по-прежнему оценивавшим ее в соответствии с господствовавшими тогда политическими и идеологическими догмами. Они категорически не согласны с утверждением, что Россия накануне революционных потрясений была богатой и /59/ могущественной страной, что время Столыпина и его аграрной реформы было временем подъема и процветания России и считают, что в стране существовали глубинные противоречия, которые обусловили необходимость Октябрьской социалистической революции.

Заканчивая свой краткий историографический обзор, приведу, хотя и вскользь оброненные, но, на мой взгляд, заслуживающие внимания замечания В.П. Булдакова и А.А. Бушкова, не испытывающих пристрастия ни к коммунистам, ни к ура-патриотам, ни к сторонникам безбрежной демократии; склонных к суждениям категоричным и парадоксальным; авторов оригинальных, но во многом дискуссионных работ разных жанров. В.П. Булдаков в монографии «Красная смута», эпатировав читателя оговоркой, что «применительно к истории России нет источника более коварного, чем статистика», заявляет «...все разговоры о том, что дореволюционная Россия была процветающей страной, да еще "кормила пол-Европы", относятся к разряду нынешних "патриотических" психозов, вызванных крахом коммунизма»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a11" \o "" 11].

А.А. Бушков в своей книге «Россия, которой не было», написанной в жанре исторического детектива, поставив перед собой задачу развенчать ряд устойчивых мифов в нашей историографии и дать собственное истолкование событиям, их породившим, констатирует, что в последние годы «...в массовое сознание оказался успешно вбит образ царской России, прямо-таки подобной... сказочной стране, краю всеобщего благоденствия, с молочными реками и кисельными берегами». Однако, резонно замечает автор, «остается решительно непонятным, что за паранойя охватила русский народ, заставив его своими руками разрушить столь благополучную, сытую и процветающую страну?»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a12" \o "" 12]

Прежде чем перейти к изложению результатов собственного исследования заинтересовавшей меня проблемы, остановлюсь на том, что имеет в виду современная наука под понятием «уровень жизни населения». В социологическом энциклопедическом словаре на русском, английском, немецком, французском и чешском языках, изданном в 1998 г., говорится, что «уровень жизни», это «социально-экономическая категория, выражающая степень удовлетворения материальных и культурных потребностей населения страны... в смысле обеспеченности потребительскими благами, характеризующимися преимущественно количественными показателями, абстрагированными от их качественного значения» (с. 381). /60/

К данному определению, взятому мной за основу, добавлю, что имеется в виду количество материальных и духовных благ, приходящихся на душу населения, и что я не ставил перед собой задачи рассмотреть предмет своего исследования по всем его параметрам. В поле моего зрения были лишь наиболее существенные из них: национальный доход, заработная плата, обеспеченность продуктами питания, уровень грамотности, медицинские услуги, продолжительность жизни, развитие транспортных и других средств коммуникаций. Оговорю также, что степень изученности данных параметров зависела не столько от используемой мною методики, сколько от объема информации, содержащейся в источниках, бывших в моем распоряжении. Считаю не лишним отметить и то, что я в достаточной мере представляю, что не все в России жили одинаково. Были различия региональные, между городом и деревней, между разными социальными слоями. Используя статистический метод исследования, я, согласно ему, выявляю лишь средние показатели.

Основными источниками для меня являлись статистические материалы следующих капитальных изданий: Опыт исчисления народного дохода в 50 губерниях Европейской России в 1900—1913 гг. (М., 1918); Рубакин Н.А. Россия в цифрах. Страна. Народ. Сословия. Классы. Опыт статистической характеристики сословно-классового состава населения русского государства (СПб., 1912); Россия. Энциклопедический словарь (Лениздат, 1991); Россия. 1913 год. Статистико-документальный справочник (СПб., 1995); Миронов Б.Н. Социальная история России. Т. 2. Статистическое приложение: Основные показатели развития России сравнительно с другими странами в XIX—XX вв.» (СПб., 1999); Степанов А. Россия перед Красным Октябрем (Россия XXI. № 11-12. С. 128-155).Уровень жизни, как известно, определяется соотношением двух составляющих: количеством благ, производящихся в стране, и численностью ее населения. Одним из недостатков нашей историографии, касающейся проблемы социально-экономического развития страны, является то, что если она и рассматривает это соотношение, то лишь в статике, а не в динамике и не в сравнении с динамикой этого показателя в других странах.

Чтобы преодолеть отмеченный недостаток, я прежде всего обратил внимание на динамику роста численности населения России в изучаемое время. Надо отметить, что в источниках существуют определенные расхождения относительно численности населения на тот или иной период, да и периоды не всегда указываются одни и те же. Но эти расхождения не такие значительные и существенно не влияют на выявление важных для решения /61/ моей исследовательской задачи показателей — динамики и темпов роста населения.

По Н.А. Рубакину, население России с 1800 по 1908 г. выросло почти в 4 раза (с 39 до 153,5 млн), Англии — менее чем в 3 раза (с 15,5 до 44,5), Германии — чуть более чем в 3 раза (с 20 до 62, 8), Франции — в 1,5 раза (с 27 до 39, 4 млн). Россия отставала лишь от США, где население увеличилось в 16 раз — с 5 до 85, 4 млн человек. Европа же, как справедливо заключает Рубакин, «далеко не поспевала за таким быстрым размножением населения в России»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a13" \o "" 13].

Согласно данным Б.Н. Миронова, за период с 1880 по 1913 г. население России увеличилось в 1,9 раза (с 84 до 159 млн) и по темпу роста этого показателя Россия сравнялась с США. Там население увеличилось с 50,2 до 97 млн человек. В развитых европейских странах и в этот период население прирастало медленнее, чем в России. В Англии оно увеличилось в 1,2 раза (с 35 до 41,5 млн), в Германии — в 1,5 раза (с 45,7 до 67), во Франции — в 1,07 раза (с 37,4 до 39,8 млн человек)[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a14" \o "" 14]. Исходя из того что в это время на мировую арену выходила Япония и отношения с этой страной стали существенным фактором российской внешней политики, отмечу, что Россия опережала по темпу роста населения и ее. В Японии за это время население выросло в 1,4 раза (с 36,6 до 51,3 млн человек). Анализ демографической ситуации в России в рассматриваемое время показывает, что выиграть соревнование с развитыми странами или хотя бы не увеличивать отставание от них по уровню жизни Россия могла, развиваясь лишь темпами, намного превосходящими темпы развития этих стран. Каким же было реальное положение дел?

При характеристике уровня жизни населения внимание обращается прежде всего на такой показатель, как национальный доход на душу населения.

По подсчетам Н.

А. Рубакина, в Европейской России, бывшей, как известно, самой развитой частью Российской империи, годовой доход на душу населения в 1900 г. составлял 63 рубля, в то время как в США — 346, в Англии — 273, во Франции — 233, в Германии — 184, в Австрии — 127, в Италии — 104, Балканских государствах — 101 рубль. Европейская Россия, делает заключение Рубакин, «сравнительно с другими странами — страна полунищая. Если 63 р. представляют сумму, приходящуюся круглым счетом на одного жителя, это значит, что у многих миллионов русских людей не выходит в год и этой суммы»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a15" \o "" 15]. /62/

В целом подсчеты Н.А. Рубакина незначительно расходятся с другими подсчетами. В частности, сам Рубакин указывает, что известный русский статистик Покровский и английский ученый Мелгалл размер годового дохода россиянина определяют соответственно в 73 и 74 рубля. Недостаток этих подсчетов заключается в том, что в них не приводится динамика роста данного показателя, что в свою очередь не позволяет выявить тенденцию общего развития России, которая показывала бы, догоняла царская Россия западные страны по доходу на душу населения или наоборот отставала от них.

Чтобы выявить эту тенденцию, я использовал сведения из таких источников, как «Опыт исчисления народного дохода в 50 губ. Европейской России в 1900—1913 тт.» и «Приложения» ко второму тому указанного выше труда Б.Н. Миронова (таблица 25 «Национальный доход в некоторых странах в XIX—XX вв.»). Сведения, помещенные в этой таблице, по заверению ее автора, исчислены зарубежными экспертами по международной методологии, принятой ООН, и потому вызывают особое доверие. Определенное неудобство составляет лишь то, что они даются в долларах и это затрудняет их сравнение с данными российской статистики в рублевом исчислении.

Согласно первому из названных источников, национальный доход на одного человека в России в 1894 г. был равен 67 р., а в 1913 г. — 101 р.[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a16" \o "" 16] Таким образом, в абсолютном выражении рост составил 34 рубля. По другому источнику, этот показатель равнялся в 1890 г. $ 32, а в 1913 г. - $ 61[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a17" \o "" 17], т.е. вырос на $ 29. Сравнение с развитыми странами свидетельствует, что по этому важнейшему показателю уровня жизни населения Россия не только не догоняла эти страны, а наоборот существенно отставала от них. За рассматриваемый период доход на душу населения вырос в Англии на 190 руб. (с 273 до 463), или $ 53 (с 180 до 237); в Германии - на 108 (с 184 до 292), или на $ 52 (с 111 до 162); во Франции — на 122 р. (с 233 до 355), или на $54 (с 134 до 178); в Италии — на 126 р. (с 104 до 230); в Австро-Венгрии — на 100 рублей (с 127 до 227); в США - на $138 (с 173 до 321). Причиной того, что мною не приведены сведения по Австро-Венгрии в долларах, а по США — в рублях, является отсутствие этих данных в использованных источниках. В рублях нет сведений и по Японии. В долларовом выражении национальный доход на душу населения в этой стране в рассматриваемый период вырос меньше, чем в России, — всего на $ 19 (с 12 до 30), но /63/ темпы роста этого показателя были выше, чем в нашей стране. Если в России рост составлял 1,9, то в Японии — 2,5 раза.

Сравнение темпов роста национального дохода на душу населения в России и в других странах в относительном, процентном выражении выявляет противоречивые тенденции. В рублевом исчислении и в этом случае наблюдается отставание. В России данный показатель вырос на 51%, во Франции — на 52, в Германии — на 59, в Англии — на 69, в Австро-Венгрии — на 79, в Италии — на 121%. В долларовом же исчислении тенденция вырисовывается иная. Показатель России выше показателей западных стран и уступает лишь показателю Японии. В последней он увеличился на 150%, в США — на 80, в Германии — на 40, в Англии — на 30, во Франции — на 30, в России — на 90%. Выявленное расхождение говорит прежде всего о том, что необходимо дополнительное изучение вопроса. Но даже если считать, что вторая тенденция более правильная, то это отнюдь не означает, что по доходу на душу населения Россия сближалась с развитыми странами. Надо иметь в виду, что каждый процент роста в реальном выражении в западных странах был гораздо весомее.

Проведенный мною анализ дает достаточно оснований заключить, что в рассматриваемый период Россия не стояла на месте, тем более не деградировала. Она развивалась, и жизнь в ней, если судить по основному ее показателю — доходу на душу населения, — улучшалась. В то же время темпы происходивших изменений были недостаточными. Разница в доходах на душу населения в России и в развитых странах не сокращалась, а увеличивалась. Жизнь улучшалась, но медленнее, чем в этих странах, и для России все реальнее становилась перспектива оказаться на обочине цивилизованного мира.

Подобным образом дело обстояло и с динамикой других показателей, характеризующих уровень жизни. Прежде всего коснусь вопроса о заработной плате рабочих, так как именно они были в начале XX в. самым беспокойным классом в России.

История рабочего класса России являлась одной из приоритетных тем в советской историографии. Однако с сожалением приходится констатировать, что сколько-нибудь удовлетворительного ответа на поставленные вопросы она не дает. Следует отметить и то, что имеющиеся источники не позволяют осветить их с желаемой полнотой, особенно это касается динамики заработной платы и ее соотношения с динамикой в других странах.

В энциклопедическом словаре «Россия» сказано лишь то, что «средний годовой (288 дней по 12 час.) заработок фабричного рабочего определяется в 187 р. 60 к., при колебаниях от 88 р. 54 к. до 606 р.»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a18" \o "" 18] В справочнике «Россия. 1913 год» указана средняя /64/ заработная плата рабочих различных производств фабрично-заводской промышленности Европейской России только в 1910— 1913 гг.

В эти годы средний ее размер вырос с 243 до 264 р.[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a19" \o "" 19] Более-менее удовлетворительный ответ дают лишь сведения, приведенные Б.Н. Мироновым в таблице 20-й его «Приложения» «Номинальная среднемесячная заработная плата занятых в промышленности в некоторых странах в XIX—XX вв.»[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a20" \o "" 20] Эти сведения приводятся в единицах текущей национальной валюты и в рублях. Иностранная валюта переведена в 1835—1913 гг. в рубли по золотому паритету. Согласно данным Б.Н. Миронова, ежемесячная заработная плата российского рабочего с 1880 по 1913 г. увеличилась на 7,7 рубля (с 16,5 до 24,2), английского — на 14 (с 47 до 61), германского — на 15 (с 42 до 57), французского — на 11 (с 30 до 41), американского — на 49 рублей (с 63 до 112). Как видим, и этот показатель уровня жизни в России не только был ниже, чем в развитых странах, но и отставал по сравнению с ними в своем росте.

Мною было обращено внимание и на такой немаловажный показатель, как годовое потребление основных продуктов питания в расчете на душу населения. Казалось бы, Россия, как страна преимущественно сельскохозяйственная, должна была в этом отношении если не превосходить, то хотя бы не уступать другим странам. На деле же те тенденции, которые были выявлены мною ранее, имели место и в данном случае. По сведениям Б.Н. Миронова, а лишь они позволяют представить в какой-то мере этот показатель в динамике и в сравнении с другими странами, годовое потребление мяса и мясопродуктов с 1888 по 1913 г. увеличилось в России на 1 кг (с 23 до 24), в Великобритании — на 12 (с 49 до 61), во Франции — на 1 (с 35 до 36 ), в Германии — на 18 (с 29 до 47), в США - на 4 (с 68 до 72 кг)[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a21" \o "" 21]. Мой анализ показывает, что упоминавшийся выше В.П. Булдаков, разделяющий мнение, что потребление мяса на душу населения является косвенным свидетельством, подтверждающим успех модернизации, не прав в том, что оно в России неуклонно снижалось[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a22" \o "" 22]. Этот анализ говорит и о том, что если признать верным связь потребления мяса с успехами модернизации, то придется заключить, что Россия модернизировалась, но медленно.

Данные по потреблению других продуктов слишком отрывочны и не дают удовлетворительных ответов на поставленные вопросы. В частности, согласно Б.Н. Миронову, потребление молока и молочных продуктов в России с 1888 по 1913 г. не увеличилось, /65/ а уменьшилось на 18 л (с 172 до 154). Сравнить же российскую динамику потребления этих продуктов с динамикой в других странах невозможно, так как по этим странам нет данных или за 1888, или за 1913 г. Ситуация осложняется еще и тем, что в одном случае в источниках указывается потребление этих продуктов, в других — их производство. Так, по Великобритании за 1888 г. названо лишь производство (177 кг), а за 1913 г. вообще нет никаких сведений[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a23" \o "" 23].

Не лучше обстоит дело и со статистикой по душевому потреблению яиц (в штуках). По России указано лишь годовое потребление этого продукта в 1913 г. (48 шт.). В Великобритании это потребление составляло 85 шт. в 1888 г. и 104 — в 1913, в США — соответственно 85 и 303 шт. По Германии и Франции сведения приведены лишь по 1888 г. — соответственно 75 и 78 штук [ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a24" \o "" 24].

Россия превосходила развитые страны лишь по потреблению хлебных продуктов. Каждым ее жителем потреблялось их в среднем в 1888 г. - 288, а в 1913 - 262 кг. В Великобритании соответственно 171 и 96, в США — 168 и 116, во Франции — 245 и 173 (в 1907 г.). По Германии сведения даны лишь за 1888 г. — 249 кг.

Любопытно отметить, что Россия, занимая первое место в мире по потреблению хлеба на душу населения, по душевому производству зерна стояла в 1887—1888 гг. лишь на шестом месте (475 кг) после США (1109), Дании (840), Канады (582), Румынии (552) и Болгарии (500 кг). В 1913 г. — на четвертом (727) после Канады (1834), США (980) и Дании (865 кг). Следует, однако, подчеркнуть, что рост рассматриваемого показателя обеспечивался главным образом не за счет интенсификации зернового производства, а экстенсивным путем, расширением посевных площадей прежде всего столыпинскими переселенцами. В 1913 г. урожайность зерновых в России составляла 8,7 центнеров с гектара и была ниже, чем в Канаде (15 ц), США (11,7 ц) и Дании (21 ц)[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a25" \o "" 25]. Что в России хлеба ели больше и съедалась большая часть его душевого производства свидетельствует о том, что рацион питания россиян в рассматриваемый период мало отличался от рациона прошлых времен и их зерновое хозяйство носило менее товарный характер, чем в развитых странах.

Не последнее значение в определении уровня жизни в стране имеют такие показатели, как развитие здравоохранения и продолжительность жизни населения. По числу врачей и больничных /66/ коек на 10 тыс. человек Россия существенно отставала от развитых стран. И хотя наблюдались некоторые изменения к лучшему, перелома в общей тенденции отставания не происходило. Так, за 1880—1913 гг. этот показатель в России увеличился с 1,6 до 1,8, в Германии — с 3, 6 до 5,2, во Франции — с 3,8 до 5,8. В США изменений не произошло — 19, как в 1880, так и в 1913 г. По Австрии и Великобритании данные указываются лишь по 1880 г. — соответственно 2,8 и 5,8[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a26" \o "" 26].

Особого внимания заслуживает вопрос о продолжительности жизни. По сведениям Б.Н. Миронова, средняя продолжительность жизни мужчин и женщин составляла в России в 1880-е годы соответственно 29 и 31 год, в 1900-е — 32,4 и 34,5, в Великобритании - 43,7-47,2 и 51,5 и 55,4; в США - 42,5-44,5 и 48,7 и 52,4. По Австрии, Германии и Франции сведения даны не по 80-м, а по 90-м годам. Показатели на эти годы составляли в Австрии — 39,1 и 41,1, по 1900-м годам сведений нет; в Германии — 44,8-48,3 и 47,4 и 50,7; во Франции - 45,3-48,7 и 48,5-52,4[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a27" \o "" 27].

Остановлюсь теперь на вопросе о грамотности населения. Выяснение этого вопроса важно не только для характеристики уровня жизни населения, но и для представления об интеллектуальном ресурсе модернизации, так необходимой для тогдашней России. Опять же приходится констатировать, что и здесь положение дел было малоутешительным по сравнению с развитыми странами. Там уже к началу 1900-х годов население почти сплошь было грамотным. В России же, согласно переписи 1897 г., грамотность равнялась 21,1% (29,3 для мужчин и 13,1% для женщин)[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a28" \o "" 28]. К 1914 г. она достигла 27%, т.е. почти за два десятилетия рост составил всего лишь около 6%. Более двух третей населения оставалось неграмотным. Перспектива же в этом вопросе омрачалась тем, что в России значительно меньшим, чем в развитых странах, был охват школьным образованием подрастающего поколения. В 1914 г. на каждые 1000 человек населения учащихся в начальных и средних общеобразовательных школах приходилось: в России 59, в Австрии — 143, в Великобритании — 152, в Германии — 175, в США — 213, во Франции — 148, в Японии — 146 человек[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a29" \o "" 29]. Кроме того, мизерными по сравнению с развитыми странами были расходы на образование на душу населения. В Англии они составляли 2 р. 84 к., во Франции — 2 р. 11 к., в Германии — 1 р. 89 к., а в России — 21 копейку[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a30" \o "" 30]. /67/

Модернизация в тот период означала не что иное, как переход от аграрного общества к обществу индустриальному. В этой связи имеет большое значение такой показатель, как производство металла на душу населения. И по этому показателю Россия существенно отставала от развитых стран, причем не только по абсолютному производству, но и по приросту этого производства. Так, в России с 1909 по 1913 г. производство чугуна и стали в пудах увеличилось на 0,5 (с 1,1 до 1,6 и с 0,9 до 1,4), в Австро-Венгрии — чугуна на 0,9 (с 2,4 до 3,3), стали — на 0,8 (с 2,4 до 3,2), в Германии — на 5,1 (с 12,4 до 17,5) и на 4,3 (с 11,6 до 15,9), во Франции — на 2,6 (с 5,6 до 8,2) и на 1,6 (с 4,7 до 6,3), в Великобритании — на 0,6 (с 13,6 до 14,2) и на 0,9 (с 8,2 до 9,1), в США - на 2,2 (с 17,6 до 19,8) и на 3,6 (с 16,4 до 20,0)[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a31" \o "" 31]. Подобная ситуация не только не создавала предпосылок для успеха модернизации в России, но и в какой-то мере предрешала ее поражение в Первой мировой войне, итог которой, как никогда раньше, зависел от технической оснащенности ее участников.

При огромных российских расстояниях трудно переоценить значение транспорта и средств коммуникаций в решении внутренних и внешнеполитических проблем страны, а также для характеристики общего уровня ее развития и уяснения предпосылок и успехов модернизации. Следует обратить внимание и на такой момент. Железнодорожный и автомобильный транспорт, телефон и телеграф были в значительной мере новинками тогдашней техники и отношение к ним правительства в немалой степени характеризует его способность осуществлять модернизацию. По общей протяженности железных дорог (70,2 тыс. км) Россия в 1913 г. занимала второе место после США (250 тыс. км), а по их густоте (длине на 1000 кв. км территории) далеко отставала от развитых стран. В 1913 г. этот показатель равнялся в России — 3,3 км, в Австрии — 76,7, в Великобритании — 121, в Германии — 117, в США — 31,9, во Франции — 76, в Японии — 27,7 км[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a32" \o "" 32].

По числу автомобилей, новому виду транспорта, появившемуся в начале XX в., Россия превосходила лишь Японию. В 1913 г. на 1000 человек населения автомобилей приходилось: в России — 0,06, в Австрии — 0,4, в Великобритании — 4,5, во Франции — 2,3, в Германии — 1, 1, в США — 13, в Японии — 0, 01[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a33" \o "" 33].

По развитию же телефонной сети общего пользования Россия отставала и от Японии. Так, число абонентов на 100 человек /68/ населения с 1887 по 1913 г. увеличилось в России с 0,1 до 0,19, в Великобритании — с 0,5 до 1, в Германии с 0, 07 до 1,8, в США - с 0,32 до 9,8, во Франции - 0,03 до 0,78. По Японии приведены сведения лишь по 1913 г. — 0,4[ HYPERLINK "http://scepsis.ru/library/id_2163.html" \l "a34" \o "" 34].

Итак, приведенные мною данные и их анализ показывают спекулятивность и опровергают весьма распространенные ныне утверждения о том, что царская Россия развивалась весьма успешно, что если бы не было Первой мировой войны и Октябрьской революции, она могла бы догнать развитые западные страны. В действительности положение было не столь однозначным. Россия, безусловно, не стояла на месте, уровень жизни ее населения повышался, однако по этому главному показателю, характеризующему уровень развития государства, она не сближалась с развитыми странами, а наоборот отставала от них. Таким образом, для России при сохранении в ней существовавших тогда социальных отношений и системы государственного управления, а также при ее тогдашних темпах модернизации более реальной была перспектива не занять достойное место в ряду цивилизованных стран, а быть оттесненной на обочину цивилизации. Не исключалась и возможность потери национальной независимости. Чтобы этого не случилось, стране неотложно нужна была иная, более динамичная модернизация.

Царизм оказался не способным провести ускоренную модернизацию страны и обеспечить в надлежащей степени ее внешнюю безопасность, а потому был свергнут. Эти проблемы не были решены и политическими силами, вставшими у власти после его свержения. Предлагавшаяся ими демократическая модель модернизации оказалась неэффективной в условиях экономической разрухи и продолжавшейся войны. По мере того как положение страны ухудшалось, потребность в форсированной модернизации все более возрастала. Историческое предназначение большевиков, пришедших к власти в результате Октябрьской революции, заключалось прежде всего в осуществлении такой модернизации, а не в создании коммунистической утопии. Коммунизм в России был лишь идеологией модернизации. Вопрос о том, почему в западных странах индустриальная модернизация осуществлялась под лозунгами свободы, равенства и братства, а в России под лозунгом социального равенства, требует отдельного рассмотрения.

Социалистический эксперимент в нашей стране закончился неудачей. Не сравнялась Советская Россия с передовыми западными странами и по уровню жизни населения. Большевистская форсированная модернизация, планово-мобилизационная по /69/ своему характеру, осуществлявшаяся жестокими насильственными методами, была оплачена чрезмерными материальными и людскими потерями. Но нельзя игнорировать и другой результат большевистской модернизации. Она превратила Россию из аграрной страны в страну индустриальную, урбанизировала ее население, сделала его сплошь грамотным. В этом смысле эпоха большевизма в истории России не была катастрофой и отходом от магистрального пути развития цивилизованного человечества. Правильнее будет считать ее национальной особенностью движения по этому пути. <...>

Основу статьи составляет сообщение, сделанное мною 26 апреля 2001 г. на кафедре Истории России XIX — начала XX в. исторического факультета во время научной конференции «Ломоносовские чтения». Опубликовано в: Вестник Московского университета. Серия 8. История. 2003. №1. - С.55 - 70. Сканирование и обработка: larolevas.

http://scepsis.ru/library/id_2163.htmlАлександр Степанов

Место России в мире накануне Первой мировой войны

Сравнительно-исторический анализ природно-демографического и военно-экономического потенциала Российской империи накануне Первой мировой войны дает возможность по количественным и качественным параметрам выявить то реальное место, которое она занимала в мире.

В литературе эти вопросы, традиционно находясь в центре идейно-политической борьбы, получили противоречивую интерпретацию.

В дореволюционной историографии, когда над исследователем довлел тезис о «единой и неделимой» России, основное внимание уделялось объемным, количественным показателям сравнимым с соответствующими данными о других колониальных империях — Великобритании, Германии и Франции. Благодаря искусственному завышению роли России в мировом сообществе создавалась легенда о «русском паровом катке» — огромных вооруженных силах России, которые уже одной своей количественной мощью могли, подобно паровому катку, раздавить передовую в техническом отношении германскую армию. Этот миф в немалой степени способствовал вовлечению страны в оказавшийся гибельным для нее мировой конфликт. Недооценка потенциала вероятных противников России в предстоящей войне явилась одной из причин дезориентации верховной власти, рассчитывавшей на кратковременную победоносную кампанию. Мировая война истощила военно-экономический потенциал страны вызвала развал хозяйства, подорвала стабильность общества, что в конечном итоге привело к двум социальным революциям и последующей гражданской войне.

В советской историографии конца 20-х — середины 50-х годов приоритет отдавался анализу качественных, преимущественно среднедушевых показателей Российской империи при сравнении их с данными метрополий ведущих европейских держав, что выявляло существенное, на порядок и более, качественное отставание общероссийских показателей; тем самым подкреплялся тезис о ее «полуфеодальном» и «полуколониальном» положении, преодоленном благодаря большевистской революции. В последующие годы произошел пересмотр этих вопросов, и советские историки стали вновь прибегать к выборочному сравнению количественных показателей — теперь уже в доказательство тезиса о зрелости российского общества для социалистических преобразований. Этот подход совпал по времени с распространением в западной историографии 50—60-х годов представления о модернизационном характере революции в России.

В конце 80-х годов в СССР развернулись дискуссии о целесообразности исторического выбора 1917 г., поскольку в итоге более чем 70-летнего «социалистического строительства по хотя и стал ядерной сверхдержавой, но по уровню жизни оказался на одном из последних мест В то же время выходит, по утверждению таких разных людей, как Р. Пайпс, С. С. Шаталин или «великий князь» Владимир Кириллович, что в 1917 г. прервалось движение народов России к высокоразвитому индустриальному и гражданскому обществу западного типа. Проделала же этот путь Финляндия, осколок Российской империи, обладавшая среднероссийскими показателями по степени индустриализации. В 1990 г. Финляндия заняла второе (после Швейцарии) место в мире по уровню жизни, обогнав такие высокоразвитые государства, как США, Япония, Германия, Франция, Италия и Великобритания. Все эти сравнения, необходимые ранее исследователям для подкрепления диаметрально противоположных, априорно установленных положений, проводились на основе некорректного использования объемных и среднедушевых показателей Российской империи в целом в сравнении с соответствующими параметрами Великобритании, Германии и Франции, без учета их огромных (свыше 1/3 обитаемой суши) колониальных владений. При анализе количественных показателей, преимущественно по объемным параметрам, этот подход приводил к искусственному завышению потенциала Российской империи, а акцент на качественных показателях (среднедушевые нормы), наоборот, занижал уровень социально-экономического развития России. Для решения столь сложной задачи следует попытаться выяснить по максимально возможным сопоставимым показателям реальное место Российской империи среди ведущих мировых держав, что не только поможет в определенной степени выявить ее военно-экономический потенциал, уровень социально-экономического развития, но и облегчит решение вопроса, почему из всех воюющих держав Россия первая потерпела крах в 1917 году.Состав и структура Российской империи [1]

В отличие как от старых колониальных держав классического типа — Британской империи и Франции, так и от новых — Германской, Итальянской и Японской империй, у которых можно четко выделить метрополию и колониальные владения по всему миру, Российская империя имела относительно слабо выраженную центральную часть, что в определенной степени уподобляло ее Австро-Венгрии и США с их полицентрической структурой.Центральная часть метрополии Российской империи в начале XX в. состояла из 29 европейских губерний с преобладанием русского населения (так называемая Великороссия). С запада к ней примыкали 15 губерний, населенных преимущественно родственными восточнославянскими народами — украинцами и белорусами, имеющими с русскими общие историко-этнические корни и религию — православие. В совокупности эти 44 губернии составляли ту часть Российской империи, которая выполняла роль ее европейской метрополии. С востока к Великороссии примыкали 10 сибирских и дальневосточных, а с юга — три северокавказские губернии, где абсолютное большинство населения составляли переселенцы и их потомки из метрополии. Это были так называемые переселенческие колонии, аналогичные британским доминионам, но в отличие от них они образовывали единое этнотерриториальное пространство с метрополией.

На окраинах империи, в остальных 39 губерниях (кроме Уфимской и Казанской в Европейской России) проживало несколько десятков народов и народностей, причем некоторые из них имели полную внутреннюю автономию (Финляндия, Бухарский эмират, Хивинское ханство и Урянхайский край), а другие ранее были независимыми государствами (Польша, Литва, Татария и т. д.), присоединенными силой или присоединившимися добровольно (Казахстан, Грузия).В этническом отношении население империи состояло из 80 млн. русских (43,4% всего населения Российской империи), 33 млн. украинцев (18,1%) и 7,4 млн. белорусов (4,0%), которые вместе составляли свыше 120 млн. человек (65,5%), а численность других народов и народностей империи составляла 64 млн., или одну треть ее населения.

В соотношении центр — периферия (национальные окраины), Российская империя по этническим показателям приближалась к сравнительно молодым колониальным империям — германской, итальянской, японской и старой французской, где население метрополии численно доминировало над народами колоний. Кроме Российской империи полиэтнической по составу метрополией, как известно, были Великобритания (англичане, шотландцы, уэльсцы и ольстерцы), а также Австро-Венгрия (австрийцы, немцы и венгры) и США (различные группы евро-американцев). Роль центра метрополии в Великобритании исторически играла Англия, в Германии — Пруссия, в Австро-Венгрии — Австрия, в Италии — Пьемонт (Сев. Италия), в США — штаты промышленного Севера, во Франции — Иль-де-Франс (Сев. Франция), в Японии — Токайдо (Киото-Токийский район).Как и в Британской империи, в Российской имелись четыре самоуправляющиеся территории, а кроме того 13 казачьих округов, имевших, подобно британским доминионам, широкую внутреннюю автономию.

Поэтому по своей этно-территориальной структуре Российская империя представляла сложную систему, состоявшую из полиэтнической метрополии с моноэтническим центром — Великороссией, огромного пространства переселенческих районов Сибири, Дальнего Востока и Северного Кавказа с преобладанием русского населения и национальных окраин, заселенных несколькими десятками народов и народностей, иные из которых имели в прошлом какой-либо тип государственности, а часть сохранила внутреннюю автономию.Для суждения о действительном положении России в системе других держав необходимо, следовательно, сравнивать ее по сопоставимым параметрам с соответствующими имперскими, метропольными и центрально-метропольными структурами, то есть сравнивать Российскую; империю с Британской, Германской и т. д.; Европейскую «Россию» с Великобританией, Германией и т. п.; Великороссию — с Англией, Пруссией и другими аналогичными образованиями, а в качестве основных и дополнительных критериев использовать расчетные среднемировые, среднеимперские, среднеметропольные и средне-центрально-метропольные показатели.

Социально-экологический потенциал [2]

По размеру своей территории — 22,2 млн кв. км. (16,8% обитаемой суши, то есть исключая территорию Антарктиды) — Российская империя занимала второе место после Британской империи (31,9 млн. кв. км, 23,5%), значительно (в 2,3 раза) превосходя следующие за ней владения США (9,7 млн. кв. км, 7,1%). Среди метрополий Европейская Россия — 4,6 млн. кв. км (3,5%) — также находилась на втором месте, в данном случае после США (9,4 млн. кв. км, 6,9%), но она в 10 раз превосходила по территории Францию (0,5 млн. кв. км, 0,4%), занимавшую третье место. Среди центров метрополий Великороссия — 3,7 млн. кв. км (2,8%) — превосходила по площади все центры остальных метрополий вместе взятые (3,2 млн. кв. км): Север США, Пруссию, Англию, Северные Италию и Францию, Австрию и Токайдо.

Геостратегическое положение Российской империи, ввиду ее материкового расположения на севере и в центре Евразии, было очень уязвимым, особенно по сравнению с другими державами. Так, США были отделены от возможных соперников двумя океанами — Тихим и Атлантическим, территории Великобритании и Японии и представляли собой острова, что делало их практически недосягаемыми для чужих сухопутных армий, основного вида вооруженных сил в начале XX века. Италию с севера защищала труднодоступная горная система Альп. Франция имела только одну открытую границу— на севере с Германией. Австро-Венгрия — тоже одну — на востоке с Россией. У Германии было два реальных противника: на западе — Франция, на востоке — Россия. Россия же непосредственно граничила на западе с Германией и Австро-Венгрией, на юге — с их потенциальным союзником Оттоманской империей; на Дальнем Востоке из-за экспансии США и Японии — она уже потеряла Южный Сахалин и влияние в Северной Корее и Манчжурии, на юге, в районах Ирана и Афганистана, происходили постоянные трения с Великобританией, которая считала эти страны своими форпостами на подступах к ее главной колонии — Индии. Из-за своего геостратегического положения Россия была вынуждена содержать в мирное время самую большую по численности армию. Наличие большого числа нерусских районов внутри империи и на ее окраинах усложняло также и внутреннее положение. В силу этих обстоятельств она была "фатально" обречена оказаться в центре назревавшего глобального военного конфликта, когда встал вопрос о переделе мира. Отсутствие спорных вопросов с Францией ставило Россию в положение ее «естественного» союзника, а в отношении к Германии и ее союзникам — в положение наиболее вероятного противника.

По численности населения (185,2 млн. человек, 10,0% общемирового) Российская империя находилась среди мировых держав на втором месте после Британской империи (434 млн.). (Китай, имея около 400 млн. жителей, фактически являлся тогда полуколонией мировых держав.) По численности же населения своей метрополии — 117 млн. человек — Российская империя превосходила прочие; Великороссия по численности населения (74 млн.) также лидировала среди других центров метрополий.

По такому качественному показателю, интегрирующему территориальный и демографический потенциалы, как плотность населения (8,3 человек на кв. км.), Российская империя, имея только 63% среднемирового показателя, находилась на предпоследнем месте, опережая только владения Франции, а по сравнению с лидирующей Японской империей имела в 7,6 раза меньший показатель. Это объясняется тем, что значительную часть Российской империи (около 80%) составляли малопригодные для заселения пространства тундры, тайги, гор пустынь и болот. Даже метрополия Российской империи занимала предпоследнее место среди других, опережая только США; ее показатель (25,8 человек на кв. км) в 2 раза превышал среднемировой. Этот показатель отражает также относительно небольшую степень хозяйственного освоения территории, превосходя только США, подвергавшиеся интенсивному заселению мигрантами из Европы, как и огромные пространства Сибири и Дальнего Востока Среди центральных частей метрополий, Великороссия находилась тоже на последнем месте (19,8 человек на кв. км).

По такому важному качественному показателю, который наиболее верно отражает процесс перехода общества от аграрного к индустриальному, как степень его урбанизации (доля городского населения), Российская империя находилась на предпоследнем месте наряду с Японской (18%), и лишь на 3% опережая Британскую: все эти империи только сравнительно недавно стали интенсивно развивать крупное машинное производство, которое вызывает быстрый рост городов. Европейская часть Российской империи и Великороссия находились на последнем месте, имея в 3—4 раза меньший показатель урбанизации населения, чем метрополии индустриально развитых Великобритании, Германии, Франции и США, даже не достигая среднемирового уровня (23%).

По уровню грамотности (28—30%), как и по степени урбанизации, Российская империя в целом, как и ее центральные части, занимала последнее место. Поскольку грамотность и урбанизация связаны определенной зависимостью, это опять-таки показывает, что Россия все еще находилась в самом начале пути к полной индустриализации общества, когда подавляющее большинство населения связано с обслуживанием в той или иной степени промышленной деятельности, что невозможно без достаточного квалификационного и образовательного уровня работников.

О том же свидетельствуют общее число фабрично-заводских рабочих и их доля среди самодеятельного населения. По их числу (2,7 млн. человек или 6% всех рабочих в мире) Российская империя в 3 раза уступала Германской империи и США, в 2 раза — Британской империи и в 1,5 раза — Франции. Хотя по степени пролетаризации самодеятельного населения Российская империя превосходила Британскую на 0,6%, имея 2,9%, но она не дотягивала даже до среднемирового показателя — 4,7%, а по сравнению с владениями США, Франции и Германской империи имела в 3—5 раз меньший показатель.

Аналогичные показатели были у Европейской России и Великороссия. Хотя доля фабрично-заводских рабочих среди самодеятельного населения и увеличилась, даже в Великороссии она достигла лишь среднемирового показателя (4,3%); отставание от метрополий индустриально развитых держав не сократилось, российские показатели были меньше, чем даже у наименее развитой в промышленном отношении Японии.

Это подтверждает и профессионально-классовый состав трудящихся. Около 75% самодеятельного населения Российской империи и ее центральных частей составляли крестьяне. Между тем даже в Австро-Венгрии их доля не превышала 60%, не говоря уже о Великобритании (8,5%). В российской промышленности, торговле и на транспорте было занято 15% самодеятельного населения, а вместе со сферами услуг, управления, науки и культуры — только 25%. Таким образом, степень индустриализации общества, судя по профессионально классовой структуре самодеятельного населения, колебалась в пределах 15—25%, то есть составляла около 20% — число, соразмерное со степенью урбанизации населения России (18%). По сравнению с аналогичными показателями Великобритании, Германии, Франции и США, Россия в 3—4 раза уступала им по уровню занятости населения в индустриальном секторе народного хозяйства, в 1,5—2 раза уступала таким государствам с развитой промышленной структурой, как Италия и Австро-Венгрия, и была близка к уровню Японии — развивающейся промышленной державы.

Финансово-экономический потенциал [3]

Обладая большим национальным богатством — 160 млрд. руб. (или 8,6% мирового богатства), значительную часть которого (90 млрд. руб.) составляли различного рода природные ресурсы, Российская империя, тем не менее, находилась на третьем, после США (400 млрд. руб., 21,6%) и Британской империи (230 млрд. руб., 12,4%) месте, разделяя его с Германской империей и ненамного превосходя владения Франции (140 млрд. руб., 7,5%). Качественный же показатель - среднедушевое распределение национального богатства в России (900 руб.) едва приближался к средне мировому (1 тыс. руб.), превосходя в 1,5—1,8 раза лишь японский, но в 3—5 раз уступая американскому, британскому, французскому и германскому, и в 1,5—2 раза австрийскому и итальянскому.То же вытекает из данных, характеризующих роль финансового капитала и его место в формировании национального богатства. Обладая финансовым капиталом в 11,5 млрд. руб. (4,6% мирового финансового капитала), из которых 7,5 млрд. руб., или 2/3 составляли иностранные капиталовложения, Россия по абсолютным показателям превосходила только державы второй величины: Австро-Венгрию (8,9 млрд. руб., 3,5%), Италию (5,1 млрд. руб., 2%) и Японию (4,5 млрд. руб., 1,8%), но в несколько раз уступала ведущим мировым державам: в 4,5 раза США и Британской империи (по 52,5 млрд. руб., 21%), в 4 раза Франции (47 млрд. руб., 18,8%) и в 3 раза Германии (35,1 млрд. руб., 14%). Если же взять только собственно российский национальный финансовый капитал, без учета иностранных инвестиций, то абсолютные и относительные показатели уменьшатся еще как минимум в 3 раза.

Доля финансового капитала в национальном богатстве России, которая соразмерно отражает процесс капитализации народного хозяйства, по всем ее структурам от имперских до центрально-метропольных колебалась, составляя 7,1%—11,6%, то есть была, по крайней мере, вдвое меньше всех средних показателей: среднемирового — 13,5%, среднеимперского — 17%, среднеметропольного — 19% и средне-центрально-метропольного — 23,4%. По всем этим важнейшим качественным показателям Россия в 2,5—4,5 раза уступала не только ведущим, наиболее развитым французским (33,5—43,7%), британским (22,8—36,2%), германским (23— 24,5%) параметрам, но и в 1,5—2,5 раза австрийским (15,3—37,8%), американским (13,1— 14,8%), итальянским (12,1—17,9%) и даже наименьшим — японским (12,5—15,5%).

В конечном счете из всех ведущих мировых держав, вставших на путь капитализации народного хозяйства, по всем имперским структурам Россия занимала последнее место, и только Великороссия едва дотягивала до среднемирового уровня. Хотя по размеру национального дохода (16,4 млрд. руб., 7,4% общемирового) Российская империя занимала четвертое место после США, Германской и Британской империй, среднедушевые ее показатели находились на предпоследнем месте, опережая только Японию, но не достигая среднемирового значения.

По валовому промышленному производству (5,7 млрд. руб., 3,8% общемирового) Российская империя уступала даже Франции, находясь на пятом месте в мире. Все российские качественные показатели (объем промышленного производства на человека и годовая выработка одного рабочего) составляли только половину среднемировых значений, превосходя лишь японские и итальянские имперские данные, но значительно, в 5—10 раз, уступая США, Германии и Великобритании.

По объему внешнеторгового оборота (2,9 млрд. руб., 3,4% мирового) Российская империя превосходила Австро-Венгерскую империю, Италию и Японию, но значительно, в 7 раз, отставала от Великобритании, в 4 раза — от Германии, в 3 раза — от США и Франции. По среднедушевым параметрам контраст был еще более разительным. Все российские показатели. в 2—12 раз были меньше, чем у других ведущих держав.

По длине железных дорог (79 тыс. км в однопутном исчислении) Российская империя занимала второе место в мире, уступая, правда в 5 раз, только США. По таким качественным показателям, как длина железных дорог на 100 кв. км., российские имперские показатели (0,3) приближались только к данным Франции (0,4) и Британской империи (0,1), но в 6 раз были меньше, чем у США, в 20—50 раз меньше метропольных структур европейских государств. По длине железных дорог на 10 тыс. жителей (4,2 —5,2) Российская империя опережала только традиционные морские державы — Японскую и Британскую империи, но по сравнению с США этот показатель был в 8 раз меньше. Только у Великороссии этот показатель (5,2) приближался к среднемировому (5,9).

Хотя формально под российским флагом находилось 2,5 млн. регистровых тонн грузе пассажирского флота, фактически ей принадлежала только пятая его часть, остальные были собственностью французских судовладельцев. Поэтому по тоннажу ее торговый флот находился на уровне Австро-Венгрии — традиционно сухопутной державы — и значительно (в 60 раз) уступал британскому торговому флоту. Этот разрыв объясняется преимущественно cyxoпутным характером Российской империи, а также относительно слабым развитием ее морского флота в целом. По количеству регистровых тонн на 1 тыс. жителей (2,7—4,1) российские показатели были наименьшими и составляли лишь 10—20% среднемировых (24,3), в 5—100 раз меньше, чем у других ведущих держав.

Хотя по объемным показателям Россия занимала промежуточное положение между ведущими индустриальными державами (США, Германская и Британская империи), с одной стороны, и индустриально развитыми (Австро-Венгрия, Италия и Япония) — с другой, и имела в целом потенциал, близкий к французскому, по качественным показателям она делила последнее и предпоследнее места с Японией. В этом отношении Россия отставала от ведущих индустриально-развитых стран в 3—8 раз, от Италии и Австро-Венгрии — в 1,5—3 раза.

Этот разрыв можно объяснить только тем, что если Англия встала на путь индустрииализации с середины XVII в., США и Франция — с конца XVIII в., Германия, Италия и Австро-Венгрия — с 1805—1815 гг., то Россия и Япония — только с 1860-х годов. Поэтому положение догоняющей державы стало характерным для России во второй половине XIX и в XX в. когда стали очевидны преимущества нового индустриального общества, особенно в экономический сфере. Разрыв между традиционным (феодальным) и индустриальным обществом приобрел качественный характер, что особенно заметно при сопоставлении среднедушевых показателей, которые стали отличаться на порядок и более.

Военно-технический потенциал [4]

Геостратегическое положение Российской империи, чьи границы затрагивали сферы интересов пяти ведущих мировых держав при наличии большого числа национальных окраин, вынуждало ее содержать даже в мирное время довольно значительные вооруженные силы. Только в кадровой армии находилось около 1,4 млн. солдат, что составляло около четверти всех военнослужащих в мире. И хотя по численности вооруженных сил Россия и находилась на первом месте в мире, по таким важным качественным показателям, как количество солдат в строю и в запасе на 1 тыс. жителей (7,5—8,2), она уступала, соответственно, Франции (10,1—25,0), Германии (10,0—12,5) и Австро-Венгрии (7,6—16,6), из которых две последние державы были наиболее вероятными противниками в близившейся войне, а Франция — союзником.

По величине военных расходов (без скрытых статей финансирования) — 826 млн. руб.— Россия занимала второе место в мире после Германии (925 млн. руб), ненамного опережая Великобританию (729 млн. руб), США (570 млн. руб.) и Францию (568 млн. руб.). По уровню финансовых затрат на содержание одного военнослужащего (590 руб. в год) Россия опережала Японию (390 руб.) и Италию (566 руб.), но в 2 раза уступала Германии, в 1,2 раза Франции, в 3 раза Великобритании, в 4,8 раза США, где финансирование шло преимущественно на закупку и модернизацию систем вооружений.

Как показал опыт ведения боевых действий в русско-японской войне, сила армии стала определяться насыщенностью войск новыми, наиболее совершенными видами вооружений — пулеметами, скорострельной артиллерией, аэропланами, мототехникой, подлодками и линкорами. Недостаток финансовых средств для модернизации русской армии сказывался на уровне ее технического обеспечения даже по штатам мирного времени. Если по оснащенности артиллерией она находилась почти на среднемировом уровне (7,9 тыс. орудий, 22,5% общемирового парка), то по количеству пулеметов (4,1 тыс., 11,7%) имела в 2 раза меньшие показатели, чем среднемировые, а по сравнению с германской армией — в 3 раза. Даже винтовок (5 млн. шт.) не хватало в случае полной мобилизации военнообязанных первой очереди в количестве 7 млн. солдат, включая запасных и кадровый состав. Артиллерийских снарядов (6 млн. шт., 15%) явно не хватало даже для среднемирового уровня обеспечения артиллерии, но патронов имелся достаточный запас (2,8 млрд. шт., 28%).

Новейший вид вооруженных сил России — военно-воздушные силы — насчитывал всего 150 аэропланов, используемых в качестве средств воздушной разведки и связи, что, учитывая протяженность вероятного театра боевых действий от Балтики до Черного моря, было явно недостаточно. В Германии аэропланов было в 2, а во Франции в 3,5 раза больше. Основной объем внутриармейских перевозок из-за почти полного отсутствия автомобилей приходился на гужевой транспорт. Военно-морские силы России (0,4 млн. peг. т, 5,7%) находились на уровне второразрядных военных держав — Италии, Австро-Венгрии и Японии.

В целом военно-технический потенциал Российской империи своеобразно отражал ее общую отсталость. По всем основным показателям оснащения вооруженных сил как традиционным, так и новейшим вооружением, Россия не дотягивала даже до среднемирового уровня, значительно уступая армиям не только высоко развитых индустриальных держав — Германии и Франции, но и стран второго и третьего эшелонов развития — Италии, Австро-Венгрии и Японии.

Российская промышленность даже в мирное время могла обеспечить в лучшем случае только текущие нужды вооруженных сил в основных типах вооружений — артиллерии, винтовках, снарядах и патронах, а что касается стратегических резервов, как видно на примере с винтовками и новейшими видами вооружений, то их недоставало, а таких современных ударных систем, которые, собственно, и определяли боевую мощь вооруженных сил,— пулеметов, аэропланов, автотехники, новейших типов боевых кораблей — было в 2—5 раз меньше, чем в германской и французской армиях.

Как показывает анализ военно-технического потенциала ведущих держав, Россия по качественным показателям занимала последние места наряду с Японией, Италией и Австро-Венгрией. Военно-технический потенциал Великобритании и США в силу преимуществ их географического положения был относительно невелик. Их военная доктрина соответственно уделяла основное внимание развитию военно-морских сил и небольшой, профессиональной армии. Но в силу своего большого экономического потенциала, высокого уровня грамотности и урбанизации населения они имели реальную возможность в довольно сжатые сроки развертывать массовую сухопутную армию, располагающую новейшими видами оружия.

Геостратегическое положение обрекало Россию держать оборону на всех направлениях, с учетом наибольшего числа вероятных противников. Это вынуждало ее, в отличие от Великобритании, Японии и США, которые в этом отношении имели наиболее благоприятные условия для внутреннего развития, отвлекать значительные ресурсы на содержание вооруженных сил даже в мирное время, что значительно сдерживало социально-экономическое развитие страны. По уровню милитаризации социальной структуры населения Российская империя занимала ведущее место в мире, если учесть казаков, которые являлись военно-крестьянским сословием с высоким уровнем боеготовности.

Неслучайно во всех глобальных конфликтах в Евразии в последние два века Российская империя принимала самое непосредственное участие, поскольку они в той или иной степени затрагивали ее территориальные интересы. Поэтому в военном отношении, как и в социально-экологическом и финансово-экономическом, Российская империя по количественным показателям представляла ведущую мировую державу, но по качественным находилась в третьем эшелоне индустриально развитых стран, наравне с Японией, после Италии и Австро-Венгрии.Обобщенная оценка положения России среди ведущих держав [5]

По структурному (внутри имперских, метропольных и центрально-метропольных систем) количественному показателю (10,0% общемирового совокупного природно-демографического, финансово-экономического и военно-технического потенциала) Российская империя занимала четвертое — пятое места в ряду с владениями Франции, после владений США (15,7%), Британской империи (15,7%) и Германской империи (12,1%), значительно, в 3—4 раза, опережая Австро-Венгерскую (3,9%) итальянскую (3%) и Японскую (2,5%) империи. Европейская часть страны и Великороссия соответственно занимали пятое место среди метропольных и центрально-метропольных структур, после Франции и Севера Франции, обладая соответственно 7,5% и 4,2% общемирового потенциала.

По общему количественному показателю (среди всех государственных структур) Российская империя занимала восьмое — девятое места, после имперских и метропольных структур США, Германии и Великобритании, в чьих метрополиях располагался основной индустриальный потенциал. Европейская часть Российской империи находилась на 12-м месте, уступая центру британской метрополии — Англии (9,4%) и Франции-(7,6%). Великороссия занимала 15-е место после центра германской метрополии — Пруссии (7,4%) и центра французской метрополии — Северной Франции (5,4%), опережая Австро-Венгерскую, Итальянскую и Японскую империи.

Таким образом, по количественным показателям российские структуры занимали достаточно высокое положение, ненамного (в 1,5 раза) уступая лидерам — владениям США и Британской империи и значительно, в 3—5 раз превосходя аналогичные структуры Австро-Венгерской, Итальянской и Японской империй. Поэтому по своему месту в мировом потенциале (10,0%) Российская империя входила в первую пятерку великих держав наряду с владениями США, Британской и Германской империями, наравне с владениями Франции.

По качественным показателям все российские структуры занимали одно из последних мест: седьмое — восьмое среди имперских и метропольных структур и 21 — 23-е места среди всех структур. Так, общероссийский показатель (0,86) был меньше не только среднеимперского (1,16), но и среднемирового (1,0), превосходил только показатель Британской империи (0.63) и был в 3,5 раза меньше, чем у лидера среди имперских структур — Германской империи Европейская часть Российской империи и Великороссия, обладая индексами 1,03 и 1,10, среди своих структур — метрополий и их центров — также находились на последнем месте. Хотя их показатель и превышал среднемировой уровень, но в 2 раза был ниже средних метропольных (2,35) и центрально-метропольных (2,97) показателей; в 5 раз ниже показателя Великобритании (5,01), наивысшего среди метрополий, и в 6 раз ниже, чем у северных штатов США (6,37) максимального среди центров метрополий.

В этом отношении Россия значительно, в 4—6 раз, отставала от передовых промышленных держав — США, Великобритании, Германии и Франции, особенно от их метролией в 2—3 раза уступая показателям индустриально развитых стран второго эшелона — Австро-Венгрии и Италии. Ее показатели были соизмеримы только с общемировым уровнем и имперскими структурами Британской и Японской империй.

Это значительное качественное отставание по степени индустриализации российского общества объяснялось историческими и геостратегическими причинами. Япония, которая одновременно с Россией перешла к развитию крупного промышленного производства, используя свое выгодное островное положение, тратила на военные цели в 3—6 раз меньше средств как на душу населения, так и в объемных показателях, форсируя промышленное развитие.

Таким образом, Россия по качественным показателям, характеризующим степень ее индустриализации, являлась развивающейся аграрно-индустриальной державой, обладавшей огромными потенциальными возможностями. По природно-демографическому потенциалу она занимала одно из ведущих мест в мире после Британской империи, значительно превосходя (в 1,5—6 раз) все остальные державы. По уровню индустриализации общества и экономическому потенциалу в целом Российская империя, включая ее центральные части, наряду с Японской империей входила в третью группу индустриально развивающихся стран, в которых были созданы основы крупного машинного производства, имелся значительный отряд фабрично-заводских рабочих, но они существенно уступали не только ведущим промышленным странам — США, Германии, Великобритании и Франции, но и второму эшелону промышленно развитых государств — Австро-Венгрии и Италии, где процесс индустриализации общества еще не вполне завершился.

Вопросы Истории №2 1993 год стр.: 156-163Сканирование и обработка: Вадим Плотников

Петр Шванебах

Денежное преобразование и народное хозяйство

Шванебах П.Х. Глава четвертая. Наша внешняя торговля // Денежное преобразование и народное хозяйство. СПб., 1901. — С. 135-146

Глава четвертая. Наша внешняя торговля III

Значение хлеба, как преобладающей статьи русского вывоза уже установлено вышеприведенными цифрами. Половина нашего вывоза состоит из хлеба, а по временам ценность отпущенного зерна доходила до 56 и 57 % общей суммы отпуска. Подобно Людовику XIV и его пресловутому изречению: «l'etat c'est moi», русский хлеб мог бы сказать: «вывоз—это Я!»

Хлеб — самый существенный устой нашего платежного баланса, а, следовательно, незаменимый рычаг для удержания золота. Нельзя поэтому не задаться вопросом: устойчив ли хлебный отпуск? Можно ли в дальнейшем его расширении найти источник для покрытия быстро растущих заграничных платежей? Не обнаруживается ли уже теперь несоответствие между хлебным производством России и количеством зерна, вывозимого за границу, и не приходится ли опасаться, как бы с дальнейшим ростом хлебного вывоза не стали учащаться наши голодовки и продовольственные затруднения?

О значении хлебного вывоза, с точки зрения мировой экономии и выгод этой операции для нас самих, можно дать представление более наглядное, чем какое получается от голых статистических цифр.

Среднее душевое потребление четырех главных продовольственных хлебов определяется для Германии, Франции и Англии примерно в 20 пудов. Нашим вывозом с 1882 по 1886 г., в среднем 312,4 милл. пудов, могла в то время быть покрыта потребность в хлебе 15.640.000 жителей Запада. За отпущенное зерно мы выручали в среднем за год 295,6 милл. рублей, или кругом с пуда по 94.6 коп. За хлебную порцию каждого француза, немца и т. д., накормленного русским хлебом, мы, следовательно, выручали, по 18 руб. 92 коп.

Этот же расчет в применении к следующим двум пятилетиям дает такие выводы:

1887 —1891 гг.: средний годовой вывоз 441.8 милл. пуд.; денежная выручка 363 милл. рублей, т.е. кругом 82,2 коп. с пуда. Мы стали продовольствовать 22.090.000 человек по 16 руб. 44 коп. с души.

1893 —1896 гг.: средний вывоз 522,8 милл. пуд. при денежной выручке 336,8 милл. рублей, или кругом по 63,5 коп. с пуда. Отпущенным из Poccии хлебом стали продовольствоваться 26.200.000 человек по 12 руб. 70 коп. с души.

Чем сильнее отпускное напряжете, тем слабее коммерческая выгода хлебного отпуска. Дойдя до известного предела, наш вывоз сбивает цены на западных рынках и осуждает русских производителей на убыточный, не покрывающий издержек производства сбыт зерна.

Конечно, усиленный хлебный вывоз 1893—1896 гг. сослужил свою службу. Не будь его, не удалось бы довершить накопления золотого фонда, или пришлось бы более еще напрячь струну внешних кредитных операций, без того достаточно уже натянутую.

Но если бы операции 1893—1896 гг., хлебную и золотую, изобразить бухгалтерски, то пришлось бы в актив занести привлеченное и удержанное в Poccии золото, в пассив же — прогрессивное разорение нашего земледелия, выразившееся для крестьян в росте недоимок и в учащающихся голодовках, а для помещиков - в росте неоплатной для многих задолженности.

Нельзя не обратить внимания вот еще на что: всякий понимает, что наше сельское хозяйство может выбраться на надлежащий путь только с переходом к усовершенствованным способам культуры и к более интенсивному извлечению доходов из земли. На такой путь и вступило немалое число передовых экономий; но это прогрессивное движение было приостановлено кризисом девятидесятых годов, вызванным форсированным хлебным нашим вывозом. И можно ли осуждать владельцев, которые при явной бездоходности хозяйств, стали от дальнейших затрат капитала и труда отказываться, уничтожать экономические запашки, распродавать скот и овец и переводить имения на аренду крестьянам, т.е. вернулись к самым первобытным способам эксплуатации?

Я только что употребил слово форсированный вывоз и хотел бы объяснить это выражение. Отнюдь не утверждаю, будто у нас в ходу сознательная сила, какой-то аппарат, слагающийся из прямых мероприятий и распоряжений для систематического усиления вывоза обесцененного хлеба, подобно тому как нормировкою управляется вывоз обесцененного сахара в ущерб внутреннему потреблению. Оставляя в стороне коренную причину ненормального роста хлебного вывоза, — сельскую бедноту, побуждающую крестьян к разорительному сбыту зерна, — полагаю, что вывоз, который усилился пропорционально падению цен, вывоз, настолько нерасчетливо истощавший запасы страны, что при серьёзном недороде пришлось воспретить его, — что такой вывоз стал возможным только потому, что нашу отпускную торговлю хлебом мы выпустили из рук, предоставив ее в распоряжение иностранных и портовых фирм с их еврейскими комиссионерами — скупщиками, т.е. в распоряжение естественных понижателей цены наших продуктов. Такой торговый строй, правда, никем в отдельности не создан: он сложился сам собою, отчасти в силу мировых течений, главным же образом в силу нашей немощи. Губительное же для земледелия действие этого строя не только не встречает противовеса, а напротив, оно усугубляется как железнодорожными тарифами, так, главным образом, податными порядками.

И в конечном результате между сахарною нормировкой и сложившимся помимо чьей-либо прямой воли хлеботорговым строем обнаруживается аналогия: нормировка препятствует росту потребления сахара, а растущий хлебный вывоз идет параллельно с понижением потребления хлеба, если не повсеместно, то несомненно в центральной и восточной областях. Чтоб убедиться в этом, нет надобности прибегать к статистическим подсчетам, а стоить только вспомнить о ряде голодовок кончающегося десятилетия и о 200 миллионах рублей, потраченных на кормление — уже не иначе как в обрез — голодавших губерний. При нормировке сахар вывозится по ценам ниже издержек производства, у нас же потребляется по высокой сравнительно цене. Не то ли и с хлебом? Цена его на местах всегда понижается во время осенней экспортной горячки, высшего же уровня хлебные цены достигают под весну, при обостряющейся крестьянской нужде. Но и эти повышенные цены не дают еще полного представления о стоимости покупного крестьянского хлеба. Тут нужно бы прикинуть лихвенные проценты на занятые для покупок деньги и рассчитать, насколько обесценивается работа мужика, когда ради хлеба он запродает свой летний труд.

IV

Нельзя, однако, удовольствоваться этими общими соображениями, а так как между отпуском пшеницы и вывозом серых хлебов, в частности ржи, есть некоторые оттенки, то разберем отдельно условия нашей торговли тем и другим хлебом.

Главные производители пшеницы на земном шаре — Россия и Соединенные Штаты. Обе страны также главные поставщики этого хлеба на мировые рынки. Вывоз Америки покрывает в среднем 30 % мировой потребности в вывозной пшенице, и в такой же приблизительно пропорции участвуем и мы в снабжении международных рынков. На долю остальных отпускающих стран вместе взятых (Ост-Индии, Канады, Аргентины, Австро-Венгрии и Дунайских княжеств) остается около 40 % мирового пшеничного снабжения.

Будучи самым крупным производителем пшеницы, Соединенные Штаты занимают и по потреблению этого хлеба одно из первых мест; мы же, стоя по производству на втором после Америки месте, занимаем по размерам душевого потребления пшеницы одно из последних.

Наибольшее количество пшеницы на душу приходится во Франции — свыше 15 пудов. Далее следуют Бельгия и Соединенные Штаты, в которых эта норма колеблется около 10,5—11 пудов. В Соединенном Королевствe и Италии расходуется немногим, болee 8 пудов; в Австро-Венгрии — 6,5 пуд., в Голландии и Дании — около 5 пудов. В Германии расход пшеницы на душу определяется лишь в 4 пуда, в России же он еще ниже —около 3-х пудов, т.-е. в пять раз менee, чем во Франции и в три раза менee, чем в Соединенных Штатах[1].

Пшеница, таким образом, в России экспортный товар par excellence. Мы вывозим в среднем до 42% чистого сбора, а по временам экспорт поглощает до 56 и 57 % сбора[2].

Однако, не в слабом пoтpeблeнии пшеницы главное отличие России от Америки, а в том, что Соединенные Штаты умеют руководить своим вывозом, умеют подчинять себе чужие рынки и влиять активно на построение цен, тогда как мы не только пассивно подчиняемся всяким невыгодным для нас течениям, но прямо-таки усугубляем гнет этих течений характером нашего отпуска, который не останавливается ни перед какими низкими ценами и пресекается только отсутствием отпускного материала.

Сила Америки зависит от того, что там предложение пшеницы для вывоза обусловливается не только результатами данного урожая, но и сильными запасами, которые, благодаря могуществу торговой организации, всегда удерживаются на уровне, достаточном для пополнения недочетов слабой жатвы. Постоянно пополняемые запасы служат резервуаром для избытков обильных жатв.

Запасы пшеницы, говорит в прекрасном своем исследовании В. И. Касперов[3], частью в руках торговли, частью у самих фермеров, составляют существенный элемент американской хлебной торговли и, достигая в среднем 287 милл. пуд. в год, превышают средний размер избытков пшеницы (210 милл. пуд.). Американская хлебная торговля довольно умело подготовляется ко встрече каждого нового урожая, и имея в своем распоряжении такую эластичную величину, как запас, которую она может сокращать путем увеличения и увеличивать путем уменьшения вывоза, торговля достигла того, что и размеры её действительного предложения (т.е. избытки вмecте с запасами) ежегодно колеблются гораздо менеe, нежели размеры предложения, обусловливаемого только урожаем и внутренним потреблением. Торговля, так сказать, культивировала свое предложение, направляя естественные избытки пшеницы в два различные резервуара — часть на заграничные рынки, а часть в запасы, вследствие чего и стихийные влияния урожаев, передаваясь американскому предложению по этой болee сложной системe, теряют значительную долю своей порывистости и неровности.

Чрезвычайно наглядно объяснение, почему, благодаря своей хлеботорговой политике, Америке удается господствовать на международном рынке, и почему Соединенные Штаты от падения цен пшеницы пострадали несравненно меньше, чем Россия.

Цены на пшеницу устанавливаются под влиянием трудной борьбы разнородных, но одинаково насущных народнохозяйственных интересов. С одной стороны, европейский потребитель нуждается в возможно более дешевом хлебе, с другой — северо-американский сельский хозяин заинтересован в получении возможно большей цены для покрытия своих хозяйственных издержек. Интересы обеих сторон представлены торговлею каждой страны. Из них тот сильнее, чья нужда менее остра и настоятельна. Если Европе нужнее купить, чем Америке продать, то в борьбе за цены одолевает Америка, и они поднимаются. Если же, наоборот, Америке нужнее продать нежели Европе купить, то последней удается понизить цены.

Равновecиe сил на современном международном хлебном рынке зиждется на способности к выжиданию обеих сторон, а эта способность определяется возможностью иметь запасы.

Разумеется, и Европа могла бы образовать себе запас хлеба и таким путем увеличить свою способность к выжиданию. Но для неё это орудие экономической борьбы стоить дороже, нежели для Соединенных Штатов. Выгоды в этом отношении на стороне последних столь значительны, что если бы Европа сделала опыт образования таких запасов, то при первом же случае серьёзной борьбы из-за цен между нею и Соединенными Штатами последние имели бы полную экономическую возможность, направляя свои избытки в свою более дешевую систему запасов, заставить Европу исчерпать свои более дорогие запасы и вновь подчиниться зависимости от состояния всемирного урожая.

Североамериканская хлебная торговля ставит себе задачей не возвратить издержки производства, размер коих меняется по годам, смотря по урожаю, а вообще продать Европе свой хлеб по возможно более высокой цене. Соединенные Штаты не только производят пшеницу, но стремятся производить и цены на пшеницу Сила их, неоспоримая в этом отношении для Западной Европы потребляющей привозный хлеб, встречает препятствие при осуществлении поставленной цели в соперничестве других стран, имеющих также избытки пшеницы.

Являясь одним из главных поставщиков пшеницы на международном рынке, Соединенные Штаты могут влиять на размеры всемирного предложения в желательном для них направлении, посредством приноровления размеров своего вывоза к действительному вывозу других стран. Как только соперники неумеренным вывозом портят европейские цены, так немедленно Соединенные Штаты, несмотря ни на какое обилие хлебов у себя, сокращают свой вывоз и для продажи ожидают того момента, когда европейские цены вследствие этого исправятся. Спекулятивный кругозор северо-американской хлебной торговли охватывает не только обстоятельства своего собственного рынка, не только положение европейского спроса, но и условия вывоза из соперничающих стран. И дорожа всего более уровнем цены, выручаемый за продукт, Соединенные Штаты не только не поступаются ею из опасения быть вытесненными с международного рынка, но, напротив, добровольно уступают соперникам свое место на этом рынке в те моменты, когда цены падают. Это, конечно, очень трудная торговая политика. Прекратить вывоз — слишком чувствительно для многих интересов, связанных с хлебною торговлей. Поэтому, когда вывоз совершается многими лицами, естественно опасаться, что общего согласия в этом направлении не будет и найдутся отдельный фирмы, которые воспользуются приостановкой деятельности своих местных конкурентов и заполнят сами европейскую потребность в американской пшенице. И действительно, едва ли можно предположить, чтобы такая система торговли могла долго держаться на почве добровольного соглашения. Напротив, в тех же самых Соединенных Штатах мы видим частые примеры, что добровольные соглашения, с целью искусственного управления ценами, кончаются неудачами и огромными денежными потерями для участников!

Но чего не может сделать соглашение, то с успехом достигается естественною общностью интересов, если только деятели пользуются свободою ограждения этих интересов и не закрепощены какою-либо постороннею экономическою зависимостью.

Северо-американская торговля приобретает хлеб у фермеров, не вынужденных продать его в известный момент во что бы то ни стало, а свободно рассчитывающих свои выгоды и убытки и соображающих цены со своими экономическими условиями. Существующее между фермерами соперничество не допускает произвольных с их стороны требований искусственно высоких цен; но это соперничество прекращается, вернее оно превращается в естественную стачку, в молчаливое соглашение, когда цены стремятся упасть ниже издержек производства. Поэтому, в своих минимумах цены Соединенные Штаты приноравливаются к местным экономическим условиям, и торговля вынуждена покупать хлеб для вывоза также применительно к этим ценам.

Поэтому хлеб, предназначенный для вывоза и находящейся в руках многих торговых фирм, не ожидает оценки из Европы, а уже оценен и по уровню иногда довольно высокому. Когда европейские цены выше, то этот внутренний уровень остается скрытым, но, когда они понижаются, то вмеcте с тем обнажается и значение внутреннего уровня, и торговые фирмы, приобретшие или могущие приобрести хлеб только по болee высокой цене, оказываются в невозможности согласиться на продажу его за границу по болee низкой цене — значит и здесь существующее между торговцами соперничество естественно застывает под влиянием общей для всех невозможности вывоза.

Таким образом, представляющаяся в конечном результате такою сложною, искусственною и спекулятивною, система американской торговли в сущности опирается на широкое и естественное основание всего экономическим склада американским земледелия, сохранившего свободу продажи своих продуктов, и торговля принуждается отстаивать интересы производителей.

Солидарность самостоятельно и национально сложившегося торгового строя с сельским хозяйством привела к тому, что в течение восьми лет (1885—1892), на которые распространяются исследования г. Касперова, цена пшеницы в Нью-Йорке изменялась в строгом соответствии с изменениями не всемирного урожая, а собственного предложения Соединенных Штатов — их избытков и запасов.

Несмотря на широкое участие Соединенных Штатов в международной хлебной торговле, несмотря на существующую взаимную зависимость в движении хлебных цен во всех странах, годовые цены на пшеницу в Нью-Йорке за 10 лет изменялись, исключая одного,1891 года, параллельно изменениям размеров избытков и запасов в самих Соединенных Штатах. Несмотря на наблюдаемый всюду процесс денационализации хлебных цен, цены на пшеницу в Америке сохранили известную самостоятельность, нeкоторую автономность. Ни одного раза не пришлось отметить случая, чтобы цены Нью-Йорка испытывали на себe гнет зависимости от условий международной хлебной торговли, чтобы причины понижения цен исходили из-за границы. Выходит, как будто так, что Северная Америка не только культивирует свое предложение, т.-е. посредством запасов умеряет колебания своих естественных избытков, но и снабжает свое предложение своею собственною ценою и, вопреки законам единства на всемирном хлебном рынке, соглашается подчинять свой прейскурант одним лишь американским условиям.

Северо-американская хлебная торговля служит не простым посредником между производителями зерна и европейскими рынками, она не ограничивается простым передвижением зерна из Соединенных Штатов в Европу, но она выполняет и положительную экономическую задачу: сложным, последовательно проводимым расчетом, искусною системою вывоза с пособием запасов она помогает производителям пшеницы продавать ее в Европу по наивозможно выгоднейшей цене. Резкую противоположность описанному представляет русская пшеничная торговля. Едва ли здесь даже уместен термин торговля. У нас нет культированного коллективным смыслом производителей и коммерсантов предложения зерна в зависимости от запасов и мировых цен, а скорее какая-то автоматическая, пассивная и безрасчетная отдача всего зерна, в данный момент не задержанного в стране потребительным спросом. Преградою вывозу служить одна лишь материальная невозможность сосредоточить в портах все то, что дала жатва.

В России, — говорит В. И. Касперов, — изменения размepa годового вывоза пшеницы происходят в постоянной зависимости от такого стихийного фактора, как урожай, безо всякого руководства уровнем иностранных цен.

Закон нашего пшеничного вывоза — стремительная, без оглядки, ликвидация только что снятой жатвы. Мы поступаем так, как поступает запутанный в делах помещик, под гнетом срочных платежей продающий хлеб на корню или сбывающий его прямо с молотилки. Каков бы ни был урожай, месяцы, непосредственно идущие за уборкой, всегда сопровождаются лихорадочною экспортного деятельностью.

Очевидно, в России есть какое-то препятствие, не позволяющее осеннему вывозу уменьшаться пpoпорционально уменьшению урожая; есть необходимость в вывозе осенью известного минимума, близкого к 50 милл. пудов, и соблюдение этого минимума покупается в неурожайные годы ценою значительного истощения запасов для весеннего вывоза.

Месяц, когда чаще всего увеличивается вывоз из Соединенных Штатов — август. Но именно в августе всего чаще подымается цена на пшеницы в Англии. Орудуя запасами, Соединенные Штаты умеют таким образом усиливать свой вывоз до очень больших размеров, не сбивая цены. Кульминационный период нашего же вывоза наступает в октябре; но как раз в октябре, с замечательною регулярностью, понижаются английские пшеничные цены. По меткому выpaжению В. И. Касперова, русская пшеница как бы ищет дешевой цены. Даже в неурожайный 1891 год, когда цены в Англии стояли очень высокие, они сделали резкий уклон в сторону понижения в октябре, когда вывоз из России резко повысился.

Русский вывоз пшеницы играет, таким образом, роль понижательного фактора на английском и, следовательно, на международном хлебном рынке. В противоположность Соединенным Штатам, русский вывоз производится не по строгому экономическому расчету, построенному на бережливом отношении к международным ценам, а напротив, они механически подчиняется стихиям. Случается в России хороший урожай, — она ликвидирует свои избытки за границу, сбивает иностранные цены и сама следует их течению. Распределение избытков на более обширном международном рынке позволяет и русским ценам удержаться от слишком острого понижения. Происходит в Poccии неурожай, — она осенью все-таки совершает свой обычный повышенный отпуск, усиленно исчерпывает свои запасы и подчиняется и в эту пору движению международных цен.

Опубликовано на сайте www.istmat.ru [Оригинал статьи].

В. И. Касперов. Цены на пшеницу на современном международном рынке. Спб. 1895 г. (Изд. Д-та Торг. и Мануфакт.).

2.

Год Чистый сбор в 60 губ. Европейской России и на Кавказе Вывоз Отношение вывоза к чистому сбору

Миллионы пудов

1887 г. 506 206 41%

1888 г. 520 216 42%

1889 г. 312 176 56%

1890 г. 365 181 50%

1891 г. 301 81 27%

1892 г. 435 140 32%

1893 г. 627 194 21%

1894 г. 590 248 42%

1895 г. 521 216 41%

1896 г 507 207 41%

1897 г. 375 213 57%

а) Приведенные в таблице данные относятся к пшенице. Доля пшеницы в общем сборе 4-х основных видов зерновых в России составляла до 40% (См.: Россия.1913 год. Статистико-документальный справочник. Спб., 1995). Ржи и пшеницы в России производилось примерно поровну. Доля вывоза всех видов продовольственного зерна относительно их общего сбора была порядка 20%. То, что средняя по годам доля вывоза пшеницы (42%) в 2 раза превосходила общую долю вывоза зерновых, означает, в частности, что пшеница - наиболее ценный вид продовольственного зерна - производился в России в значительной степени как экспортный товар.

В 1913 году Россия экспортировала 723 млн. пудов зерна и муки на общую стоимость 651 млн. рублей - по 90 копеек за пуд.

б) Если внутреннее потребление пшеницы на душу населения в России составляло 3 пуда в год, то всех видов продовольственного зерна - 18 пудов. В США внутреннее потребление на душу населения составляло св. 43 пудов всех видов продовольственного зерна в год (в т.ч. св. 10 пудов пшеницы). Характерно, что если сбор пшеницы в России был выше, чем в США (общий сбор зерновых - меньше), то внутреннее душевое потребление пшеницы в США было более чем в 3 раза выше, чем в России.

Россия в конце XIX – начале XX века

Три модели (эшелона) мирового капиталистического развития. Капиталистическая эволюция России в конце XIX – начале XX в. (проблемы и противоречия)

Конец XIX – начало XX в. стали переломным периодом в отечественной истории. Страна вступила в полосу широкомасштабных политических потрясений, причины которых были во многом обусловлены отчетливо наметившимся на рубеже двух столетий своеобразием ее социально-экономического развития. После отмены крепостного права в России ускоренными темпами утверждается капитализм, причем уже с конца XIX в. наметились симптомы его перехода в монополистическую стадию. Однако процесс капиталистического развития России по многим существенным параметрам заметно отличался от классического, западноевропейского варианта становления буржуазных структур. Мысль о том, что история России демонстрирует иной, непохожий на западную модель тип капиталистической эволюции, высказывалась рядом советских исследователей еще в 60-е годы. Представители так называемого нового направления в отечественной историографии (П.В.Болобуев, И.Ф.Гиндин, К.Н.Тарновский и др.) в своих работах, посвященных российской экономике на рубеже XIX-XX вв., подняли вопрос о типе капиталистической эволюции России, рассматривая его в неразрывной связи со сформулированной ими же проблемой многоукладности (взаимодействия российского монополистического капитализма с до– и раннекапиталистическнми общественными структурами). Результаты соответствующих изысканий оказались весьма плодотворными и, в частности, способствовали более глубокому осмыслению предпосылок и природы трех российских революций. Однако в начале 70-х годов «новое направление» было объявлено антимарксистским и подверглось настоящему административному разгрому. Осуществлявшееся в рамках этого направления всестороннее исследование социально-экономической истории России конца XIX – начала XX вв. фактически прекратилось. Ситуация начала меняться лишь с середины 80-х годов. Сейчас идеи, сформулированные в свое время сторонниками «нового направления», оставаясь, правда, до сих пор объектом острых дискуссий, все прочнее утверждаются в науке. Обогащенные новыми положениями общетеоретического и конкретно-исторического плана, они открывают широкие перспективы для дальнейшего исследования ключевых проблем развития России на рубеже двух веков.

Механизм становления и эволюции буржуазных структур в различных странах, действительно, не являлся универсальным. В этой связи в современной научной литературе принято говорить о трех моделях (эшелонах) развития капитализма. К странам первой модели могут быть отнесены государства Западной Европы вместе с их дочерними заокеанскими ответвлениями (США, Канада, Австралия). Для обществ этого региона характерно раннее, самопроизвольное зарождение капиталистических отношений, их длительное органическое развитие, известная синхронность созревания экономических, социальных, правовых, политических и культурных предпосылок перехода к капитализму.

Иная ситуация складывалась в странах второй модели (Россия, Япония, Турция, балканские государства и т.п.), демонстрировавших особый тип капитализма. Становление буржуазных структур в этих государствах началось позднее, чем в странах первой модели, но осуществлялось более интенсивно (под влиянием импульса, шедшего не столько изнутри, сколько извне, т.е. необходимости преодоления отставания от обществ Запада, выступавших в данном случае и в качестве образца, и в качестве внешней угрозы). Процесс капиталистической эволюции в странах второго эшелона протекал в условиях сохранения в этих обществах многочисленных остатков старых, добуржуазных структур и под сильнейшим влиянием государства, являвшегося двигателем и гарантом развития. «Классическая» последовательность этапов складывания капиталистического производства (мелкотоварное производство – мануфактура – фабрика – паровой железнодорожный и водный транспорт) оказывалась нарушенной. «Сразу» возникало то, к чему Запад шел столетиями (железные дороги, тяжелая промышленность). В этих условиях капиталистическая эволюция в странах второй модели протекала более конфликтно, чем в странах первой модели. В частности, потребность в форсированном преодолении экономической отсталости вела к ужесточению налоговой эксплуатации и росту социальной напряженности. Перенесение передовых форм хозяйственной жизни на национальную почву, недостаточно подготовленную для их самостоятельного воспроизводства, порождало острейшую проблему адаптации широких слоев населения к новым требованиям, синтеза традиционных ценностей и ценностей буржуазного, индустриального общества, которые в странах второй модели, в отличие от стран Запада, естественным порядком не сложились. Разумеется, трудности, возникавшие в процессе капиталистической модернизации обществ второй модели, не являлись принципиально неодолимыми, о чем свидетельствует прежде всего пример Японии. Заимствование передового опыта стран «раннего капитализма» не только порождало проблемы, но было и своеобразным «преимуществом отсталости». Успех сложнейшего и болезненного процесса буржуазной трансформации обществ второй модели во многом зависел от субъективных факторов (способности правящей элиты проводить сбалансированную экономическую и социальную политику) и – в большей степени – от готовности местной культурной традиции к восприятию новых ценностей.

Наконец, еще одну модель становления буржуазных структур демонстрируют государства Азии, Африки, частично Латинской Америки, оказавшиеся к началу XX в. на положении колоний и полуколоний великих держав.

В социально-экономнческом развитии России на рубеже двух столетий отчетливо проявлялись закономерности, присущие странам второго эшелона. Самодержавие во имя сохранения своих международных позиций, создания мощного военного потенциала проводило политику, направленную на форсированную индустриализацию страны. Российский капитализм рос как естественным путем «снизу», так и усиленно насаждался «сверху». Его развитие носило крайне неравномерный, очаговый характер, как в отраслевом, так и в территориальном плане. Различные фазы капиталистической эволюции предельно уплотнялись. Российский капитализм, начавший с конца XIX в. переходить в монополистическую стадию, не знал ярко выраженного периода свободной конкуренции. Отдельные этапы развития буржуазного строя как бы «наложились» друг на друга.

Докапиталистические структуры продолжали играть значительную роль в российской экономике. Последняя поэтому представляла собой многообразный и противоречивый комплекс хозяйственных укладов, порожденных определенным уровнем развития производительных сил, т.е. воспроизводившихся на своей собственной основе и отличавшихся друг от друга целями производства, способами использования прибавочной стоимости, отношениями собственности и т.п. Господствующее положение, разумеется, занимал уже капиталистический уклад, выступавший в различных формах (необходимо отметить, в частности, что для российской экономики было характерно наличие развитого государственно-капиталистического сектора – казенные железные дороги, промышленные предприятия) и увязывавший все прочие в некую более или менее единую систему. Наряду с ним, однако, продолжали существовать и такие уклады, как полукрепостнический, представленный помещичьим отработочным хозяйством в деревне, старой горнозаводской промышленностью Урала, мелкотоварный (крестьянское хозяйство, связанное с рынком), патриархальный (натуральный), который сохранялся на окраинах империи и частично – в «медвежьих углах» ряда центральных районов. Страна жила одновременно как бы в разных эпохах. Противоречия одной фазы общественного развития сочетались с противоречиями, порожденными последующими фазами. До– и раннекапиталистические формы эксплуатации переплетались с формами, присущими зрелому капитализму. Сам капиталистический уклад, взаимодействуя с докапиталистическими элементами экономической структуры, не столько разрушал их, сколько консервировал, широко используя архаичные формы извлечения прибыли (торгово-ростовщическая эксплуатация населения). Все это деформировало процесс капиталистической эволюции России и делало его весьма болезненным для широких народных масс, что способствовало обострению социальных антагонизмов.

Ситуация усугублялась и становившимся к концу XIX в. все более ощутимым несоответствием унаследованной от крепостнической эпохи формы организации политической власти (в лице самодержавия) изменившимся общественно-экономическим отношениям. Кроме того, сама культурная традиция России оказывалась малосовместимой с ценностями капиталистического, индустриального общества. В традиционный уклад русской жизни, формировавшийся под влиянием Православия, никак не вписывались, например, погоня за прибылью, индивидуализм. «Деловые люди» как таковые не являлись в общественном сознании героями, примерами для подражания. Подобные настроения были присущи, в частности, вполне европеизированным слоям, культура которых ничуть не напоминала традиционную. Один из видных представителей делового мира Москвы начала XX в. П.А.Бурышкин писал в своих воспоминаниях, что "и в дворянстве, и в чиновничестве, и в кругах интеллигенции, как правой, так и левой, – отношение к «толстосумам» было, в общем, малодружелюбным, насмешливым и немного «свысока», и в России «не было того „культа“ богатых людей, который наблюдается в западных странах». Ценности же буржуазного общества, по наблюдениям современных исследователей, попадая на неподготовленную культурную почву, «вызывали скорее разрушительный эффект, приводили к дезориентации массового сознания».

При этом разрыв между высшими слоями и основной массой населения России был чрезвычайно велик, что также отразилось на процессе капиталистической эволюции страны. Со времени петровских реформ Россия, действительно, как бы раскололась на две «цивилизации» – «цивилизацию» европеизированных верхов и в общем чуждую западным влияниям «цивилизацию» низов, т.е. главным образом крестьянства, которое сами же верхи вплоть до столыпинской аграрной реформы стремились удержать в рамках архаических, патриархальных отношений. «Мир господствующих привилегированных классов, – писал выдающийся русский философ Н.А.Бердяев, -…их культура, их нравы, их внешний облик, даже их язык, был совершенно чужд народу – крестьянству, воспринимался как мир другой расы, иностранцев». Взаимное отчуждение и противостояние двух «цивилизаций», имевших немного общего и долго (в эпоху господства феодально-крепостнического строя с его жесткой сословной иерархией) развивавшихся мало соприкасаясь друг с другом, должны были обернуться их столкновением в период стремительного рывка страны вперед, в ходе модернизации России, когда рушилась старая сословная структура и возрастала социальная активность широких слоев населения.Все это, разумеется, не означало, что успешная буржуазная модернизация России была в принципе невозможна. Тем не менее на ее пути существовали серьезные препятствия, причем не только внутриполитического плана. Степень вовлеченности России в хитросплетения мировой политики, обусловленная не одними амбициями самодержавия, но и объективными факторами – размерами страны, ее геополитическим положением, заставляла власть насаждать капитализм ускоренными темпами и вместе с тем не давала возможности мобилизовать необходимые ресурсы для решения внутренних проблем, в частности – порожденных форсированным насаждением капитализма. Первая мировая война – естественный результат соперничества великих держав – стала тяжелейшим испытанием для страны и, предельно обострив все накопившиеся противоречия ее развития, вызвала социальный взрыв, который в итоге прервал процесс капиталистической эволюции России.

 

http://wordweb.ru/istoriya_rossii/11.htmЛ.В. Васильева Правовые основы деятельности иностранных предпринимателей в Российской империи в конце XIX – начале XX веков

         Модернизационный процесс в Российской империи во второй половине XIX века шел быстрыми темпами. Этому способствовала и ориентация правительства на интенсификацию экономического развития. После реформ 1860-70-х годов предпринимательство в России превратилось в важнейший фактор социально-экономического развития. Одним из методов ускорения модернизации России стало создание условий для широкого привлечения в страну знаний и практического опыта иностранных предпринимателей, иностранного капитала.

         Один из цивилизационных принципов, на которых базируется рыночное предпринимательство, непосредственно связан с правовым положением предпринимателя и его деятельности в государстве. Право ограничивает силу, препятствуя ее экспроприаторским вторжениям в хозяйственные отношения. Право создает пространство предсказуемости – гарантии того, что продукт дополнительных экономических усилий или инновационного риска не будет изъят под каким бы то ни было предлогом, и тем самым стимулирует инициативу и высокопродуктивный труд. "Историю экономического роста нельзя сводить, как это слишком долго делалось, к истории научно-технического прогресса. Теория роста – это теория человеческих отношений, в первую очередь правовых..." [1] Законодательству принадлежит первенствующая роль среди институциональных норм предпринимательства, оно определяет отношения не только между государством и предпринимателями, но и между субъектами экономики. Именно поэтому одним из наиболее важных направлений работы правительства стало создание законодательной базы, регулирующей деятельность иностранных предпринимателей на территории Российской империи. Следует отметить, что законодательство о деятельности иностранного капитала лаконично вписалось в общую правовую среду предпринимательства России.

         Правительство было заинтересовано в привлечении иностранного предпринимательства в Российскую империю для содействия наиболее быстрому экономическому развитию. До конца XIX века иностранный частный производственный капитал шел в Россию с большой неохотой. Это объяснялось юридической необеспеченностью прав иностранных компаний и граждан и значительными ограничениями в их деятельности, а также валютными колебаниями курса бумажного рубля с тенденцией к обесцениванию. В 1897 году была проведена денежная реформа, обеспечившая Россию твердой валютой. В 1891 году был принят новый таможенный тариф, определивший невыгодность ввоза товаров по сравнению с ввозом капиталов. Это побудило иностранных предпринимателей к учреждению дочерних фирм зарубежных компаний, открытию их филиалов в России.

         Однако, привлекая иностранный капитал в страну, правительство в то же время стремилось создать такую законодательную базу, которая не позволила бы иностранному капиталу занять ведущие позиции в экономике России. Анализ правовых норм Российской империи, действовавших в сфере предпринимательства на протяжении XIX и в начале XX века, обнаруживает последовательную защиту государственных интересов и стремление верховной власти соблюдать социальное равновесие в обществе. [2]

         Исследуя законодательную базу Российской империи, можно сделать вывод, что юридическое регулирование предпринимательства осуществлялось по нескольким направлениям. Эти направления совпадали с отраслевой структурой предпринимательства: торговое, кредитно-банковское, страховое и так далее. Главными источниками действующего экономического законодательства в Российской империи были Общий устав российских железных дорог (1885 год), Устав торговый (1887 год), Устав судопроизводства торгового, Устав вексельный (1862, 1902 годы), Устав о промышленности (1892 год), Устав горный (1893 год), Свод законов гражданских, Устав о прямых налогах, Устав кредитный.

         Важнейший принцип, на который опиралось торгово-промышленное законодательство России, правоспособность на признанные законом виды промысловых занятий всех категорий подданных Российской империи, а также иностранцев. Горный и Торговый уставы, Устав о промышленности имели отдельные статьи, регламентирующие деятельность иностранных подданных в соответствующих отраслях экономики. Специальный раздел о правах иностранцев имелся и в Законе о состояниях. Остальные же правовые акты не выделяли их в отдельную юридическую категорию.

         Хотя иностранные подданные и были равны в своих правах на предпринимательскую деятельность с российскими подданными, существовала группа иностранцев, права которых, в том числе и на торгово-промышленную деятельность, рассматривались особо. Это были иностранцы еврейской национальности. Для того чтобы "производить в империи торг, учреждать банкирские конторы и устраивать фабрики", а также приобретать недвижимость, они должны были получить особое разрешение министерств финансов, внутренних и иностранных дел. Наиболее быстро эта процедура проходила для тех, кто был "известен по своему положению в обществе и по обширным торговым оборотам". [3] До конца XIX века действовало положение, по которому иностранцы, желающие вступить в России в первую купеческую гильдию, должны были иметь свидетельство о том, что они христиане. Исключение делалось лишь для "азиатцев, которые могут поступать в гильдии в тех губерниях, в коих евреям постоянное пребывание не дозволено". [4]          Иностранцы имели право приобретать движимое и недвижимое имущество в пределах Российской империи "как через куплю, так и по наследству, завещаниям, дарственным записям". Однако это право не распространялось на территории, для которых существовали особые Положения об управлении (Туркестанский край, Акмолинская, Семипалатинская и Уральская области, [5] а также прилегающие к Китаю районы Сибири и Приморский край). Указом 1887 года иностранцам запрещалось приобретать в собственность недвижимость в Царстве Польском и еще 11 западных губерниях России. Исключения составляли лишь территории портов и городских населенных пунктов. С 1893 года покупка земли в Туркестанском крае разрешалась только товариществам на паях и акционерным обществам, учредителями которых были "исключительно русские подданные или уроженцы сопредельных с Туркестанским краем среднеазиатских государств". [6] В 1910 году был наложен запрет на сдачу казенных земель для поселения, сдачу казенных поставок и подрядов иностранным подданным в Забайкальской области, Приамурском крае и Иркутской губернии. [7] Запрет на владение недвижимостью в том или ином регионе вводился по мере возникновения угрозы "ползучей" миграции иностранных подданных (на востоке – английских, китайских и корейских переселенцев, на западе – немцев и австрийцев).

         Предприятия иностранных предпринимателей в XIX – начале XX века действовали прежде всего в форме акционерных обществ. Принятое в 1836 году "Положение о компаниях на акциях" предъявляло ряд требований к уставам акционерных обществ, вне зависимости от того, были ли акционеры российскими или иностранными подданными. Устав должен был содержать наименование компании, цель и характер ее деятельности, объявление суммы основного капитала, порядок управления и отчетности, разбора споров, условия закрытия и ликвидации. Деятельность иностранной компании ограничивалась указанными в уставе целями. Подробно оговаривались имущественные права компании, учреждения ответственного агентства и его обязанности. При этом должности заведующего делами и управляющего имуществом в компании могли занимать только российские подданные, но не лица иудейского вероисповедания. [8]

         "Положение" вводило разрешительную систему учреждения акционерных обществ. Это стало общей практикой вплоть до начала XX века. Поэтому и деятельность каждого иностранного общества регламентировалась специальным правительственным постановлением. Для начала операций требовалось разрешение Совета министров, утвержденное императором. С 1888 года под разрешительную систему регистрации не подпадали лишь те иностранные компании, деятельность которых ограничивалась торговлей импортными товарами. Деятельность судоходных компаний, перевозивших пассажиров и грузы между русскими и зарубежными портами, также могла вестись без особого разрешения императора.

         Впервые подробные "условия деятельности" для иностранных страховых компаний были выработаны в 1871 году, а для торгово-промышленных фирм – в 1886 году. В конце 1880-х годов насчитывалось около 15 таких условий, общих для всех компаний. На иностранные компании распространялись все законы, касавшиеся прав иностранных граждан в России. В период с 1863-го по 1904 год российское правительство подписало с 10 странами Западной Европы и Северной Америки (в том числе Францией, Англией, Германией, Северо-Американскими штатами) ряд международных актов о взаимном признании и ограждении прав акционерных обществ. После этого иностранные компании стали пользоваться правом судебной защиты. Российское государство взяло на себя обязательство защищать от подделки иностранные товарные знаки и клейма на территории империи.

         Налогообложение иностранных и совместных предприятий не было более обременительным, чем налогообложение предприятий отечественных предпринимателей. Предприятия, принадлежащие иностранным компаниям, платили, как и российские предприниматели, налог на основной капитал в размере 15 копеек с каждых 100 рублей основного капитала, а в период с 1908-го по 1910 год – 20 копеек с каждых 100 рублей. При этом основным капиталом иностранного общества считалась та сумма капитала, которая была выделена для операций в России.9 С 1887 года кредитные учреждения и иностранные компании стали платить налог на прибыль. Налогооблагаемой базой была чистая прибыль, "полученная по операциям, производимым в России". [10]

         Как уже отмечалось выше, пользуясь равными правами с российскими предпринимателями, иностранцы испытывали в своей деятельности ряд ограничений. Посмотрим, что они собой представляли в каждой отдельной отрасли экономики. Под действие Торгового устава подпадала не только торговля, но и транспортная сфера, в частности судоходство. Исключений из общих правил для иностранцев на право торговли не существовало. Статья 21 "Положения о пошлинах за право торговли и других промыслов" гласила: "Свидетельства как купеческие, так и промысловые могут быть выдаваемы лицам обоего пола русским подданным всех состояний и иностранцам". [11]

         Уставом было объявлено исключительное право российских предпринимателей и транспортных обществ на плавание во внутренних водах и каботажное судоходство, то есть перевозку товаров из одного порта России в другой, находящийся на том же море. [12] Судоходство по Каспийскому морю разрешалось осуществлять лишь тем торговым домам и акционерным обществам, которые состояли только из русских подданных. [13] Наиболее разработанной частью Устава торгового являлись правила морской торговли. Именно для них характерно наличие большого числа льгот, направленных на всемерное поощрение мореплавания российских подданных, и незначительных ограничений, введенных только для иностранцев. Правительство делало ставку на развитие отечественного торгового флота. В уставы акционерных пароходных предприятий вводились положения о выпуске обязательно именных акций, владельцами которых могли стать только русские подданные. [14] По законам Российской империи иностранцы были лишены права владеть контрольным пакетом акций судоходных компаний.

         Что касается деятельности иностранного финансового капитала, то российское законодательство не допускало прямой деятельности на территории страны иностранных банков. Средства поступали через промышленные общества, а с середины 1890-х годов – через российские банки. Устав кредитный, строго регулируя банковские операции и процентные ставки по займам и ссудам, ставил своей целью минимизацию спекулятивных сделок, а также сдерживал появление мелких учреждений с ограниченными возможностями. В страховом деле российское законодательство (вслед за французским, германским и американским законодательством) также детально регулировало инвестиционные операции акционерных обществ, определяя порядок помещения и хранения средств и способы покрытия обязательств.

         Правительство, ставя задачу индустриализации страны, стремилось привлечь основную массу иностранных инвестиций в промышленное производство. Поэтому статья 177 Устава о промышленности разрешала иностранцам "устраивать фабрики и заводы без вступления в подданство", а также "получать права на привилегии", то есть патент на изобретение или техническое усовершенствование с соответствующими льготами. [15] Давая тем самым широкие возможности для предпринимательства иностранцев в России, правительство, тем не менее, накладывало ограничения на их деятельность в тех отраслях, где делало ставку на отечественный капитал, или отраслях, имевших военно-стратегическое значение. Так, например, "собственниками и содержателями, а также управляющими пороховыми заводами могут быть лишь русские подданные".[16]

         Горный устав, под действие которого подпадала вся добывающая, металлообрабатывающая и нефтеперерабатывающая промышленность, разрешал "производство горного промысла на свободных казенных землях лицам всех состояний, пользующихся гражданской правоспособностью, как русским подданным, так и иностранцам". [17] Однако именно он содержал больше всего регламентаций и изъятий. Как самостоятельная горно-промысловая деятельность, так и участие в ней в роли пайщика или доверенного лица запрещалось лицам, не состоящим в русском подданстве в Приморской области и на острове Сахалин, Семипалатинской области, пограничном округе Енисейской губернии, Алтайском округе Томской губернии, на всей территории Амурской области, в южных частях Забайкальской области и Иркутской губернии. [18]          Правительство законодательным путем сдерживало процесс проникновения иностранного капитала в нефтепромышленность, ставило под жесткий контроль государства добычу и обработку драгоценных металлов. Первоначально иностранным подданным было запрещено заниматься золотопромышленностью. Однако скоро выяснилось, что отечественный капитал проявляет очень слабый интерес к этой отрасли. Поэтому правительство было вынуждено давать разрешение на золотодобычу иностранным компаниям, но только по особому разрешению императора и под жестким контролем государства. [19] С 1906 года как русским акционерным обществам, так и иностранным обществам разрешалось "приобретение в пользование или в собственность, поиски, получение отводов на добычу нефти в Кавказском крае с особого разрешения Министерства торговли и промышленности по согласованию с Министерством внутренних дел". Хотя и оговаривалось, что это временные правила. [20] Законодательно запрещался экспорт необработанного сырья. Так, нефть вывозилась не в сыром виде, а только продукты ее переработки. Причем экспорт нефтепродуктов составлял лишь 12 % от всего объема производства, т.е. вывозились "излишки", которые превышали объем потребления национального рынка. Таким образом, ограничительные статьи Горного устава были продиктованы защитой национальных и экономических интересов России.

         Первая мировая война внесла свои коррективы в российское законодательство, регламентирующее деятельность иностранных предпринимателей на территории Российской империи. В 1914 – 1917 годы при предложениях иностранных бизнесменов вложить средства в сырьевые отрасли правительство ставило перед потенциальными инвесторами определенные условия: запрещалось вывозить сырье из страны в необработанном либо первично обработанном виде, т.е. предполагалась недопустимость использования его для нужд страны-инвестора, а не России.21 Была прекращена деятельность фирм, владельцами которых были подданные Германии, Австрии, Венгрии и Турции. С 1915 года их лишили права владения и приобретения недвижимости в пределах Российской империи, имеющаяся в собственности недвижимость в принудительном порядке продавалась российским гражданам. Подданным этих государств запрещалось занимать ответственные должности в правлениях акционерных обществ и товариществ.

         Рассмотрев правовые основы деятельности иностранных предпринимателей в Российской империи, можно сказать, что в основу законодательного регулирования предпринимательской деятельности иностранного капитала в России был положен принцип равноправия, как между гражданами империи, так и между иностранными и российскими предпринимателями. Ограничения, запреты и ущемления в праве осуществления предпринимательской активности носили либо общегражданский характер (ограничения в экономической свободе уголовных и политических преступников, несостоятельных должников), либо были направлены на защиту государственных интересов (жесткий контроль над добычей драгоценных металлов, ограничение доступа иностранного капитала в стратегически важные отрасли экономики, запрет иностранного предпринимательства в приграничных губерниях и областях на всем протяжении границы, ограничение в тех видах предпринимательской деятельности, где правительство делало ставку на развитие отечественного бизнеса).

         Предпринимательская деятельность в России не была скована действовавшими законами, несмотря на имевшиеся в достаточно большом количестве ограничительные статьи. Запреты компенсировались поощрительными мерами, направленными на развитие промышленности, которые носили налоговый характер. При этом следует подчеркнуть, что налоговые льготы предоставлялись в условиях в целом необременительного и щадящего налогообложения торговли и промышленности.

         Литература

1. Lepage H. Demain le capitalisme. P., 1978. P. 150. Цитируется по: Панарин А. Парадоксы предпринимательства, парадоксы истории // Вопросы экономики. – 1995. – № 7. – С. 62. 2. Поткина И.В. Законодательное регулирование предпринимательской деятельности в России // История предпринимательства в России. Кн. 2. Вторая половина XIX – начало XX века. М., 2000. 3. Свод законов Российской империи. Т. IX. Законы о состояниях. СПб., 1899. Ст. 828, прим. 2. 4. Свод законов Российской империи. Т.XI. Ч. 2. Уставы торговый, промышленный и ремесленный. Изд. 2-е. 1871. Устав торговый. Ст. 199 – 202. 5. Там же. Ст. 830. 6. Полное собрание законов Российской империи. III. Т. 13. № 10102. 7. СУ 1910. Отд. 1. Ст. 1290. 8. ПСЗ. II. Т. 11. Отд. II. № 9763; СУ 1907. Отд. II. Ст. 177, 191, 192, 314, 315, 419. 9. Свод законов Российской империи. Кн. II. Т. V. М., 1910. Устав о прямых налогах. Ст. 461, 465. 10. Там же. Ст. 469. 11. ПСЗ. II. Т. 38. Отд. 1. № 39118. Ст. 21. 12. Свод законов. Т. XII. Ч. 1. Устав путей сообщения. 13. Свод законов. Т.XI. Ч. 2. Устав торговый. Ст. 832. 14. Там же. 15. Там же. Устав о промышленности фабричной и заводской. Ст. 177. 16. Там же. Ст. 265. 17. Свод законов Российской империи. Кн. II. Т. VII. М., 1910. Устав горный. Ст. 263. 18. Там же. Ст. 267, прим. 3. 19. Там же. Ст. 267, прим. 4. 20. Там же. Ст. 547, прим. 1. 21. Дорожкин А.Г. Проблема иностранного предпринимательства в Сибири второй половины XIX – начале XX века. В освещении германоязычной историографии // Зарубежные экономические и культурные связи Сибири (XVIII – XX века). Новосибирск, 1995.

Л.В. Васильева, к.и.н., Тюменский государственный нефтегазовый университет Источник: Журнал Администрации Тюменской области "Налоги. Инвестиции. Капитал"

http://derzava.com/statji/vasiljeva-pravovye_osnovy.htmlСороко-Цюпа О.,Смирнов В, Посконин В. Мир в начале XX века, 1898—1918

ОГЛАВЛЕНИЕГлава II. Страны Европы и США в конце XIX — начале XX в.

§ 5. Новый этап развития капитализма

Завершение территориального раздела мира колониальными державами к началу XX в. Осознание сущности качественно нового состояния европейской и мировой истории в наступившем XX в. пришло не сразу. Переходный характер эпохи осознавался по-разному политиками, экономистами, философами, деятелями искусства и науки. Однако многочисленные книги и статьи определяли новую эпоху общим понятием «империализм» (от латинского — власть, государство, империя). Первое, что было совершенно очевидно и требовало объяснения: почему весь мир именно в конце XIX — начале XX в. был «охвачен невиданной лихорадкой империализма» (по выражению французского историка, современника событий). Действительно, колониальные захваты территорий, создание империй, грабительская активность торговых компаний известны были многие десятилетия и столетия, но именно в последней четверти XIX в. развернулось ожесточенное соперничество небольшой группы индустриальных капиталистических государств за захват территорий в Азии, Африке и на Тихом океане. Великобритания, Франция, объединенные Германия и Италия, а также Россия, США, Япония, более мелкие государства — Бельгия, Голландия, Португалия, Испания — все приняли участие в вакханалии колониальных захватов и создании колониальных империй.Больше всех преуспела Англия Еще совсем недавно, в 1852 г английский министр финансов Б Дизраэли заявлял, что «колонии — мельничные жернова на нашей шее». А за 1884—1900 гг. Англия приобрела 3,7 млн. кв. миль с населением в 57 млн. человек. Не намного отстала Франция, захватившая территорию в 3,6 млн. кв. миль с населением свыше 36 млн. человек. Германии досталось меньше — 1 млн. кв. миль с 16 млн. населения. Другие колониальные державы довольствовались меньшей добычей. В итоге к началу XX в. в основном был завершен территориальный раздел мира между горсткой империалистических государств. Главным объектом колониальной экспансии в это время была Африка. Крупнейшие африканские страны стали английскими колониями: Нигерия, Кения, Танганьика. В Южной Африке создана колония Родезия. Англия оккупировала Египет и Судан. Франция овладела Тунисом, Западной и частью Центральной Африки, Мадагаскаром. Германии достались земли так называемой германской Восточной и Юго-Западной Африки, Того, Камерун. Италия захватила Ливию и часть Сомали.Кроме колоний в сферу экспансии капитала, в политическую и экономическую зависимость попали многие формально независимые государства в Азии, Африке и Латинской Америке. Колонизаторы оправдывали свои захваты «цивилизаторской миссией», утверждая, что они несут тяжелое «бремя белого человека» в целях просвещения «диких туземцев». Знаменитый английский поэт Редъярд Киплинг, певец колониализма, по этому поводу писал:Несите бремя белых — И лучших сыновей На тяжкий труд пошлите За тридевять морей, На службу к покоренным Угрюмым племенам, На службу к полудетям, А может быть — чертям. По мере расширения колониальных захватов предпринимались попытки объяснить мотивы экспансии. Одни утверждали, что колониализм — это неизбежное зло, преследующее человечество всю его историю: «империализм стар, как всемирная история». Другие оправдывали колониализм своей буржуазии, а колониальную политику других держав осуждали как негуманную и несправедливую. Однако представление об империализме только как политическом явлении, вызванном психологическими, честолюбивыми мотивами не давало ответа на вопрос о сущности новых процессов в капиталистическом обществе. Оставались не выясненными экономические мотивы и всплеск колониальных захватов именно в конце XIX в., а также начавшаяся борьба за передел колоний. Изучение перемен в экономике ведущих индустриальных стран и в мировом хозяйстве позволило подойти к экономическому объяснению империализма. Монополистическая стадия капитализма. В конце XIX — начале XX в. в экономической политике окончательно утвердился вывоз капитала над вывозом товаров. Английский экономист Дж. Гобсон в книге «Империализм» (1902) обстоятельно описал экономические и политические особенности новейшего капитализма. Он заметил, что Англия получила от внешней торговли (включая колониальную) в 1899 г. 18 млн. ф. ст., в то время как чистый доход от вывоза капитала превысил указанную сумму более чем в 5 раз. Он также пришел к выводу, что именно финансисты стремятся к политическому захвату тех стран, где находятся наиболее выгодные капиталовложения. Банки, не прилагая никаких усилий для развития промышленности, получали очень высокие прибыли в качестве платы за посредничество при выпуске иностранных займов. Внешняя политика правительств, особенно таких государств, как Англия и Франция, руководствовалась не в последнюю очередь целями обеспечения рынков для выгодного помещения капиталов. Таким образом, колониальная экспансия, прежде всего европейского капитала, в страны Азии, Африки и Латинской Америки прямо была связана с превращением промышленных капиталистических стран в государства-кредиторы. Большой вклад в понимание империализма внесли работа немецкого социал-демократа Р. Гильфердинга о финансовом капитале (1910) и популярный очерк В. И. Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» (1916). В этих работах анализировался процесс концентрации производства и капитала, который выразился в образовании крупных картелей, синдикатов, трестов, концернов, финансовых и банковских объединений, известных под общим понятием — монополии, поскольку они подчас занимали доминирующее, монопольное положение на рынках сбыта и в производстве. Таким монополиям становилось тесно в национальных рамках от «переизбытка» капитала, а экспансия капитала в слаборазвитые страны давала возможность получить более высокие прибыли в виде процентов по займам, субсидирования железнодорожного строительства, разработки сырьевых ресурсов. Формирование крупных промышленных и финансовых групп в экономике индустриальных капиталистических стран привело к качественным изменениям: на смену свободной конкуренции пришло ее ограничение монополией.Благодаря преимуществам крупные корпорации стали занимать доминирующее, монопольное положение в отдельных сферах хозяйства, теснить и подавлять конкурентов, а иногда могли тормозить распространение научных, технических и организационных новшеств. Хотя существовали тысячи мелких и средних предприятий и фирм (немонополистическая сфера хозяйства), господствующим фактором в экономике становятся монополии и финансовые объединения. Это стало характерной чертой и особенностью новой ступени развития капитализма.Со становлением монополий в капиталистических государствах Европы совпадает и главная масса колониальных захватов, обострение борьбы за раздел мира. К старым мотивам колониальной политики прибавилась борьба за источники сырья, за вывоз капитала, за разграничение сфер влияния, за хозяйственную территорию. Определенную роль играли и военно-стратегические соображения, противодействие реальным и возможным конкурентам и противникам, что, однако, не исключало между ними полюбовных сделок и тайных соглашений.Новая стадия капитализма получила название монополистического капитализма или империализма. Его основные черты: сочетание свободной конкуренции и монополии; слияние промышленного и банковского капитала и образование финансовой олигархии; территориальный и экономический раздел мира; преобладание вывоза капитала в отличие от прежнего преимущественного вывоза товаров; установление тесной связи финансового капитала с государственной машиной.После завершения территориального раздела мира в конце XIX — начале XX в. сложилось всемирное капиталистическое хозяйство. Началась борьба за передел мира в соответствии с меняющимся соотношением сил между империалистическими державами. Милитаризация и гонка вооружений, особенно усиливавшиеся в первое десятилетие XX в., стали предвестниками всемирной схватки империалистических держав.Новая эпоха и политика буржуазного реформизма. Новая стадия капитализма характеризовалась установлением тесных связей между бизнесом и государственной властью. Более отчетливо проявила себя и органическая связь внешней и внутренней политики буржуазных государств. Внешняя экспансия далеко не ограничивалась простым удовлетворением корыстных интересов капитала. С внешними захватами и эксплуатацией колоний буржуазные политики связывали расчеты на ослабление социальных конфликтов в своих странах.Известный английский империалист Сесиль Родс, по имени которого была названа* Родезия, в 1895 г. говорил: «Я был вчера в лондонском Ист-Энде (рабочий квартал) и посетил одно собрание безработных. Когда я послушал там дикие речи, которые были сплошным криком «Хлеба, хлеба!», я, идя домой и размышляя о виденном, убедился более, чем прежде, в важности империализма... Моя заветная идея есть решение социального вопроса, именно: чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединенного Королевства от убийственной гражданской войны, мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения областей сбыта товаров, производимых на фабриках и рудниках. Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами». В период империализма усилилось влияние крупного бизнеса на принятие законодательных решений, на общий курс государственной политики. Нередкими стали перемещения высших государственных чиновников в кресла директоров компаний и банков и, наоборот, бизнесменов в правительственный аппарат (так называемая «личная уния»). Однако государственная власть не становилась простой марионеткой отдельных, пусть самых могущественных монополий, она обладала известной самостоятельностью. В период капитализма свободной конкуренции государственную власть мало заботила экономическая жизнь общества. Идейно-политическим течением, господствующим в обществе, был либерализм. С началом новой эпохи — перерастания капитализма в монополистическую стадию — идеи либерализма о невмешательстве государства в экономическую жизнь стали противоречить потребностям экономического развития и состоянию социальных отношений. К тому же в конце XIX — начале XX в. получили широкое распространение социалистические идеи общественной собственности, централизованного управления хозяйственной жизнью в интересах общества в целом, идеи социальной справедливости. Новые потребности усложнившейся экономики и острые социальные проблемы поставили в повестку дня вопрос о новой роли государства, о неизбежности активного вмешательства государства в регулирование социальных и экономических процессов. Таким образом, вопрос о роли государства, о государственной политике и участии в ее осуществлении различных классов, социальных слоев и политических партий стал одним из центральных в общественной жизни индустриальных государств. Политика вмешательства капиталистического государства в регулирование социально-экономических отношений получила название буржуазного реформизма. Один из видных идеологов буржуазного реформизма Г. Шмоллер в 1894 г. так обосновывал необходимость этой политики: «Наверняка останется безрезультатной попытка отнять сегодня у социал-демократа, у организованного рабочего его идеалы и его вождей, не изменив его сперва изнутри. Его необходимо успокоить, оставить ему для начала его утопии, но попытаться практически улучшить условия его рабочего дня, облегчить труд женщин и детей, изменить методы исчисления заработной платы, улучшить воспитание его детей, необходимо признать его профессиональные рабочие союзы, его коалиционное право, но одновременно ограничить отрицательные стороны коалиционного права посредством одновременного создания третейских судов, тарифных договоров, принятия соответствующего закона о профессиональных рабочих союзах». Реформистская идеология имела целью воздействовать на политику правительств и государств, направляя ее в русло компромиссов и реформ. Однако такая политика еще не встречала достаточно широкого отклика в массе предпринимателей и среди политических партий буржуазии. Для империалистической эпохи была характерна и другая тенденция: курс на применение насилия, принуждения, склонность к реакции и подавлению демократических устремлений трудящихся. Нередко эти две линии в буржуазной политике — тактика уступок и реформ и тактика насилия и отказа от уступок — сочетались в разных странах в той или иной пропорции. В годы первой мировой войны политика социальных реформ была свернута и государственное регулирование приняло однобокий характер, обеспечивая капиталу прибыли, а рабочим — принудительный и изнурительный труд при снижении жизненного уровня. Деятельность II Интернационала. В конце XIX — начале XX в. возросла активность партий II Интернационала. Важнейшим вопросом, стоявшим в повестке дня этой международной организации, объединявшей свыше двух десятков социалистических и рабочих партий, был вопрос об отношении социалистов к милитаризму, войне и колониализму. Уже первый конгресс II Интернационала, состоявшийся в Париже в 1889 г., осудил милитаризм и войну. Последующие конгрессы в Брюсселе (1891), Лондоне (1896), Париже (1900), Штутгарте (1907), Копенгагене (1910) и Базеле (1912) неизменно принимали антивоенные, антиимпериалистские резолюции. С совместными заявлениями против милитаризации, готовящейся войны выступали социалистические партии Германии и Англии, Франции и Германии. Однако в международном социалистическом и рабочем движении были и серьезные разногласия по вопросам тактики, стратегии, теории, особенно в оценке новых явлений и процессов в капиталистической экономике и государственной политике. В 1899 г. немецкий социал-демократ Э. Бернштейн опубликовал книгу «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии», в которой подверг критике некоторые принципиальные положения марксистской теории. Ссылаясь на новые тенденции в развитии капитализма, Бернштейн указывал на ошибочность теории обнищания рабочего класса, на преувеличение марксистами зрелости предпосылок социалистической революции, на недооценку ими потенциальных возможностей регулирования капиталистической экономики и значения реформ в прогрессе общества. Эти попытки пересмотра (ревизии) ряда теоретических положений марксизма впоследствии оправдались, однако тогда они были объявлены ревизионизмом, правым уклоном от марксистской теории и социал-демократической практики, К. Каутский в том же году выступил с книгой «Антибернштейн», в которой с позиций «ортодоксального» марксизма подверг критике основные тезисы Бернштейна. В России с таких же позиций против бернштейнианства выступил Г. В. Плеханов. Затем последовала критика ревизионизма слева, в том числе и со стороны В. И. Ленина. Таким образом, четко обозначились три направления в европейской социал-демократии: правое, центристское и левое. Позиция центриста Каутского, выступившего со своей точкой зрения на империализм, вызвала со стороны левых, в том числе и В. И. Ленина, столь же резкую критику, как и правый ревизионизм. В европейской социал-демократии в начале XX в. шла острая полемика. Отношения между представителями правой социал-демократии, центристами и левыми социал-демократами приняли враждебный характер. Однако организационное единство Интернационала сохранялось до первой мировой войны. Вопросы и задания. 1. Как был завершен территориальный передел мира? 2. Расскажите об особенностях монополистической стадии капитализма. 3. Охарактеризуйте проблему взаимоотношений государства и экономики. 4. Дайте характеристику либерализму как господствующей идеологии наиболее развитых капиталистических стран. 5. Расскажите о социалистической мысли и социалистических движениях конца XIX — начала XX в.